Маг при дворе Ее Величества
Шрифт:
Алисанда взяла за плечо ближайшего к ней крестьянина и, спрыгнув с седла, передала ему поводья.
— Привяжи лошадь, любезный.
Затем вошла в церковь, сопровождаемая сэром Ги.
Мэт шепнул Стегоману:
— Будь наготове. Может, придется уходить чуть поспешнее, чем хотелось бы.
— Это уж будь спокоен, — отвечал дракон.
И Мэт соскользнул вниз, присоединившись к своим. Толпа втиснулась следом.
Саесса медленно шла к алтарю, сложив у груди ладони, склонив голову. Толпа притихла, затаила дыхание как один человек. Саесса преклонила колени
В толпе зашушукались, но тут из ризницы вышел патер Брюнел. Он был выбрит на скорую руку и в епитрахили. Не лишенной достоинства походкой подошел он к Саессе, поглядел на нее задумчиво, затем повернулся к дарохранительнице и встал на колени. Чувство, выразившееся на его лице, можно было бы назвать симпатией, омраченной печалью.
Пока он шептал молитвы, крестьяне снова начали роптать, а их заводила потребовал:
— Не мешкай, святой отец! Причастие!
Патер Брюнел взглянул на него через плечо, вздохнул и поднялся на ноги. Подошел к алтарю, открыл дарохранительницу и вынул чашу. Затем, повернувшись лицом к толпе, он поднял чашу вверх.
Крестьяне попадали на колени, мгновенно превратившись в общину верующих, и все глаза устремились на руки священника, которыми он вынул из чаши маленькую облатку. Умиление и трогательная торжественность были на его лице, когда он протянул руку с облаткой к толпе, бормоча:
— Ессе Agnus Dei, ecce qui tollis peeatta mundi* [2] .
— Domine, — пронеслось по толпе, — non sum dig-nus lit intres sub tectum meam, sed tantum die verbo, et sanabitur anima mea* [3] .
2
Вот агнец Божий, взявший грехи мира. (лат.)
3
Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и исцелится душа моя. (лат.)
— Domine, non sum dignus, — шепотом повторила Caecca, поднимая голову.
Мэт, потрясенный, увидел ручейки слез на ее щеках. «О Боже, умеют же люди принимать все абсолютно всерьез!»
Нежностью светилось лицо патера Брюнела, когда он сошел вниз и положил облатку на язык Саессе.
Губы ее сомкнулись, плечи задрожали, она низко опустила голову.
Крестьяне смотрели, затаив дух.
Патер Брюнел на минуту прикрыл веки и склонил голову над чашей. Потом повернулся, чтобы поместить ее обратно в дарохранительницу.
И тут крестьян как прорвало.
— Это фокус!
— Облатка была неосвященная!
— Да и церковь сама не лучше!
— Патер Брюнел осквернил ее своими грехами!
Гневная складка пролегла меж бровей священника.
— Кто смеет так говорить обо мне? — прогремел он, и выкрики толпы свелись к сварливому шепоту.
Только Арвид крикнул громко:
— Скажешь, что это
— Скажу! Я никогда не совершал кощунства в этом храме. Бог тому свидетель!
Растерянностью отозвались в толпе его слова. Патер Брюнел понизил голос. Гнев его схлынул, осталась одна непреклонная уверенность.
— Я грешил, да, тяжко и часто, да простит меня Господь. Я — человек, и у меня слабая воля и сильные желания. — Его глаза скользнули в сторону Саессы, потом обратились в толпу, выхватывая из нее сочувствующие лица. — Но согрешивши, я не входил в храм, не получив отпущения грехов у другого священника, и к нему я шел босыми ногами! Чтобы я осквернил эту церковь?! Никогда!
Его голос громовым раскатом прокатился над головами толпы, и многие вздрогнули в страхе. Но Арвида было не пронять.
— На словах-то это так, патер, а как на самом деле? И кто поручится, что ведьма не заслуживает казни на костре?
— Патеру можно верить! — Одна крестьянка пробилась вперед сквозь толпу. — Я частенько видывала, как он босой плетется из деревни, а лицо такое, будто за ним черти гонятся.
— Но пропадал он подолгу, на исповедь столько времени не требуется, — заметила другая крестьянка. — Где же он пропадал, люди? И когда мы пошли охотиться на ведьму, почему он не пошел с нами?
Толпа уловила, куда она клонит, и поднялся недобрый ропот.
— Ага! — Глаза Арвида засверкали. — Он к ней в гости таскался!
Брюнел изо всех сил старался сохранить самообладание.
— Этого я отрицать не стану. Я и в самом деле побывал в замке у ведьмы, но после нашел другого священника и исповедался. Он отпустил мне грехи, я до сих пор читаю назначенные мне в епитимью молитвы.
— А как же тебе удалось улизнуть? — крикнула какая-то старуха, тыча в патера пальцем. — А ну признавайся! Может, ты той же колдовской породы? Иначе бы она обратила тебя в камень, как моего сыночка!
— Моей власти оказалось мало! — внезапно вмешалась Саесса. — Пусть он человек слабый и любострастный, но он и мухи не обидит! Он посвятил себя Богу, потому я ничего и не смогла с ним сделать. Угрызения совести спасли его от самых сильных моих заклинаний!
— Да как можно быть священником и таскаться в гости к похотливой ведьме? — не унималась старуха. — Нет! Он осквернил нашу церковь, а после устроил тот балаган с ведьминым причастием. Так мы и поверили!
— Полегче! — крикнул Мэт. — Вы же поверили, что он всегда исповедуется, согрешив, — как же он мог осквернить церковь?
Толпа не обратила на него никакого внимания, и гул грозил превратиться в рев.
— Погодите, люди добрые! — прокричал сэр Ги, и толпа притихла. — Как он мог осквернить эту церковь, — рассудительно молвил сэр Ги, — если ему каждый раз отпускались его грехи?
Крестьяне закивали головами, словно бы образумясь. Мэт почувствовал спазмы в животе от такой несправедливости и бросил сэру Ги:
— Эй! Вы ведь повторили все за мной слово в слово!
— Приношу вам свою благодарность, — отвечал сэр Ги. — Я бы сам не додумался.