Магазин потерянной любви
Шрифт:
Отпуск они провели на крыше. Слезали редко, да и слезать не хотелось. Хью устроила там навес от солнца, надула кровать и разбила цветочную ферму. Вечерами она срезала с грядки тюльпан-другой и играла с ним, то утыкаясь в него губами, то лаская им упругий клитор. Митя всё больше влюблялся. На ночь он читал ей «Лансароте» Уэльбека, играл на фортепиано и тайком восхищался ею, не в силах отвести взгляд.
Его любовь напоминала любовь Роберта Коха к 17-летней актрисе по имени Хедвига Фрайбург. Эта Хедвига перевернула всю Кохову жизнь, но вряд ли они были счастливы. «Пружина в действии», — не унимался Джони. Добавим к этому неудачи с туберкулином, разрыв с семьёй и сплошь неурядицы в университете
В субботу ближе к полудню они слезли с крыши и пошли нырять в Каракумский канал. Хьюлет ныряла с разбегу, плыла быстро и далеко. Скрывшись из виду, она подолгу не возвращалась. «Наверное, ловит молодых черепашек, — думал Митя. — Отпустите нас, тётя Хью, — скажут ей черепашки и уставятся на неё своими черепашьими глазами. Выйдя на берег, Хью отпустит их, и те разбегутся».
Черепашки и вправду разбегались.
Они всерьёз опасались за свою жизнь. Отовсюду приземлялись голодные чайки. Завидев черепашек, чайки хотели их съесть, а Хьюлет то и дело отгоняла птиц, будто стояла на страже справедливости. Достигнув воды, черепашки уплывали. Чайки кружились над ними, так и не поняв, что происходит, а Хью металась — она смеялась и плакала одновременно. Иными словами, Катя Мануилова искусственно создавала себе трудности и с романтизмом преодолевала их.
Всё это время он наблюдал за ней. Хью проявляла заботу и решимость. «В отличие от нас с Россохиной, — пишет Джони, — Хьюлет любила детей. Ей не претил институт брака, придуманный церковью, да и сама церковь не вызывала у неё отторжения. Мы же с Викой лишь смеялись над собой. Быть серьёзным никуда не годится, напоминала мне Vi — стоило задуматься, признаться в любви к ней или даже просто пожалеть о чём-нибудь».
Вода в Каракумском канале была чуть мутной.
Время пролетело как один день, и Мите пора было в аэропорт. «К вечеру хорошо бы подняться в небо», — думал он. Хью сложит постель, черепашки и думать забудут о приключении на берегу, а он сочинит по ним стих-другой или даже пьесу, наблюдая сквозь иллюминатор за звёздами.
«Ясно, что Митя был потерян, — приходит к выводу Джони. — Его пружинный механизм был взведён до предела. Захаров поднимется в небо, а дальше стремительно пойдёт вниз. Любви, приобретённой на крыше у Хьюлет, окажется вполне достаточным для болезненного падения. Хорошо, если выживет. В любом случае он будет — что ископаемый артефакт в Музее естественной истории при университете Гумбольдта. Его никто даже не станет искать. Вот и Хьюлет: с нею творилось то же самое — её никто не искал. В этом явлении как раз и состоит, — заключает Джони, — ПЕРЕХОД КОЛИЧЕСТВА В КАЧЕСТВО».
Странное дело, размышлял Митя. Прибегая к тем или иным сопоставлениям в своём творчестве, Джони ни разу не использовал греческую мифологию. Или он её не знал, или чурался. Нет, в самом деле, главной метафорой современных философов (да и не только философов, взять тех же писателей, к примеру) являются греческие боги. То и дело Митя натыкался на подобные ссылки, и честно говоря, все эти ссылки удручали. Уж не перегибают ли философы палку? — спрашивал он себя, но ответа так и не находил. В любом случае, Бог — это скучно, греческий ли он или ещё какой.
Митину неприязнь к религии подогревало ещё и «великое» соглашение Русской православной церкви с Правительством РФ, утверждённое в январе и внесённое в Конституцию. В соответствии с соглашением отменялся принцип отделения церкви от государства. Решение подтверждалось общероссийским референдумом. «Иисус Христос — наш бог», — гласили растяжки по всей России. Отныне любой гражданин, уличённый в атеизме, считался врагом
По сути, он оказался перед чудовищным выбором: или принять христианскую мифологию, или всё же остаться атеистом и тогда — жди беды. В любой момент его могли схватить и сжечь на костре. Несмотря на, казалось бы, видимый прогресс в эволюции человека, его религиозная сущность с годами не менялась.
Как тут не вспомнить эссе Джони Фарагута о Митиной группе Jesus Christ VIP Star. Захаров огляделся. Он подошёл к книжному шкафу, взял оттуда с десяток журналов «Паддингтон», но, вдруг вспомнив, что они так и не напечатали статью о JCVS, вернул их на место. Неплохой был журнал. Самый что ни на есть околомузыкальный абсурд. Как раз то, чем и занимался его ансамбль, используя вместо классических инструментов тон-генератор и костюмированное шоу. Нет так нет — на компьютере уж точно найдётся, решил Митя — и ошибся. На компьютере эссе не было. Годы сделали свое дело. За последние восемь лет он дважды сменил компьютер, не говоря уже об архитектуре и программном обеспечении. Лишь к вечеру он обнаружил текст в одном из буклетов к четвёртому и последнему альбому JCVS под названием «Преобразование материи в счастье». А что, неплохое эссе, подумал Захаров.
(Фрагменты эссе Джони Фарагута о Jesus Christ VIP Star)
Куда ни кинь, всюду Бог — вот что приходит в голову первым делом. Оно и правильно. Ведь если вдуматься, эта распределённая сеть обладает до сих пор непревзойдённым потенциалом инвариантности к происходящему. Что бы ни случилось — всегда найдётся объяснение.
То же и со звуком. Акустическая система Господа нашего поддерживает любую прикладную задачу, и в отличие от человека, поделившего звук на естественный и искусственный, то и дело соединяет их. Тем временем ослик Иисуса Христа не стоит на месте. Опыт за опытом и ослик, и Иисус совершенствуют модель идеального механизма, пытаясь, подобно Игорю Фёдоровичу Стравинскому, охватить целиком всю музыку.
Итак, Иисус Христос Необыкновенно Важная Звезда. Всякий, кому довелось послушать JCVS, замирает в счастливом блаженстве. Затем, придя в себя, эти люди радостно подпрыгивают, кричат и беснуются. «Взрывы выкриков толпы, переплетающихся в восхитительный гам, — пишет Милан Кундера об одном из первых модернистских произведений — «Семьдесят тысяч» чешского композитора Леоша Яначека (1909). И тут же: — Я вспоминаю грустные годы, проведённые в Чехии в начале вторжения русских. Тогда я влюбился в имена Варез и Ксенакис: эти образы объективных, но не существующих звуковых миров говорили мне о бытии, освобождённом от человеческой субъективности, агрессивной и неудобной. Они говорили мне о нежной бесчеловечной красоте мира до или после того, как по нему прошли люди» («Нарушенные завещания», глава «Музыка и шум»).
Кундера как в воду глядел. Вторжение идёт и поныне. В этом смысле человеческое ухо всё больше нуждается в разнообразии. Да и вообще присутствие человека — довольно пагубно. Шум у Леоша Яначека как нельзя лучше характеризует это извечное состояние протеста. Хорошо хотя бы есть ослик. Он словно смотрит на вас и всё знает. Нет, в самом деле, его потенциал инвариантности к злу поистине бесконечен. За что бы он ни взялся — всё у него выходит. Вероятно, Иисус Христос, так же как и электричество, имеет волновую природу.