Магистериум морум
Шрифт:
Едва Фабиус вспомнил о налогах, как взор его заметался по чьим-то кладовым и погребам, показывая места, где рачительные хозяева закапывали в горшках свои дигли и глеи, чтобы не платить городские налоги.
Он потерял ориентацию, дёрнулся, чтобы увидеть небо, и его тут же выкинуло из подземелий, но страшно высоко, выше птиц, в холод и ветер….
Фабиус попробовал спуститься вниз, продрог в облаках, заблудился в них. Он понял, что не понимает, где он, не может подчинить себе заблудившиеся чувства… И… закрыл глаза, зажал уши,
Дар всевидения и всеслышания, снова данный ему демоном, застал магистра врасплох. Он не сразу сообразил, что с ним, позволил себе потеряться в образах и мыслях.
Наконец, магистру удалось добиться созерцания полной пустоты, овладеть своими чувствами.
Демон не мешал. Но и Фабиус не спешил возвращаться в дом префекта, туда, где сидело сейчас за столом его тело и таращилось в стену пустыми глазами. Маг ощутил, что пришло время создать некий противовес демону в своём собственном естестве.
Чтобы играть первую скрипку – нужно владеть инструментом. Чтобы владеть собой, нужно всегда помнить, кто ты. Найти стержень собственной воли, что-то такое, чего нет, и не может быть у демона. Образ. Воспоминание. Какую-то зацепку за свой собственный мир.
Фабиус вспомнил мать. Как гладила она его, шестилетнего, по голове и пела…Что же она пела тогда? Так невыносимо давно?
И вдруг в ушах у него зазвучало явственно, из самых глубин памяти:
Отцвела к морозу вишня. Полетели
Лепестки её как перья белой цапли.
И заснили все весенние надежды,
Лишь к утру они под солнышком откапли…
Так пела мама шестнадцать десятков лет назад. Уже и слова изменили с тех пор свой строй, кажутся неуместными и больными, и многие буквы рисуют теперь иначе, чем в книгах, по которым он учился. Да и нет больше тех детских книг. Рассыпались от ветхости.
Он – человек, у которого не осталось ничего из далёкого прошлого. Он сам – это прошлое. Эхо ушедшего времени. Только голос мамы связывает его через время с самим собой.
А ведь он и не понимал раньше, что в ветхости своего внутреннего мира давно уже оторвался от тех, кто жил и умирал рядом. После смерти жены, сын постепенно стал единственной ниточкой, связывающей его чувства с чувствами живого мира. Всё остальное давно уже не радовало его так, чтобы удержать на натянутой струне бытия.
Ещё вчера ему казалось, что он пьёт жизнь полной чашей, щедро расплескивая на траву под ногами. Ещё вчера он думал, что понял суть смыслов, знает плату за равновесие и может держаться на плаву вечно. Но твердь Серединных земель только кажется устойчивой, на деле же – даже море спокойнее в шторм. Одной капли настоящего хватило, чтобы переполнить моря, одного прутика – чтобы сломать
Зато ему уже нечего больше терять. Нет в нём ничего, кроме текущей жизни, а значит, и демон ничего не сможет отнять у него свыше имеемого. Да, будет так, и будь что будет!
Фабиус встрепенулся и вернулся в себя.
Расширенным зрением, оставленном ему демоном, Фабиус увидел, как стражников, идущих к префекту, догоняет посыльный на рыжей горбоносой кобыле, как маракуют и спорят вояки уже впятером перед сломанными воротами в высоченном заборе префекта. Как ругаются со слугами, не желающими пускать их наверх, к господам.
Фабиус встал, прошёл через обеденную залу и открыл двери на лестницу, что прошлой ночью была завалена мёртвыми телами.
Мраморная лестница, лишённая уже испачканных кровью ковров, сбегала к порогу тусклой серой лентой. Внизу швейцар махал руками перед лицами стражников, надувал торжественные красные щёки, такие неубедительные в апофеозе суточной щетины.
Фабиус, не желая возвышать голос, направился вниз, вспоминая, кто стоял на каждой из каменных ступеней. Вот тут был худой и измождённый служитель несуществующего бога, вот здесь – бандит…
Стражник, спешивший к префекту с известием, заметил Фабиуса и замолчал. Потом замолчали и остальные.
– Что случилось? – спросил маг негромко, но так, что шумные посланцы сбились в испуганную кучу.
Наконец, вперёд вытолкали гонца:
– Доброго утречка, мейгир, – начал он, откашливаясь от волнения. – У Утренних ворот беженцы толкутся. Гутарят, что, мол, из Дабэна они. Префекту велели передать, чтобы сказал – пущать али не?
Стражник поклонился весьма изящно, но акцент у него был здешний, провинциальный.
Фабиус потёр лоб.
– Много их? – спросил он ещё тише, понимая, что флёр демонического сознания витает над ним и пугает людей.
– Эта… Много, мобуть, – пробормотал стражник. – Было бы три семьи, так решилось бы уж как-нибудь без префекта.
«И то верно», – подумал Фабиус.
А вслух сказал:
– Вели пускать. И пусть пришедшие из Дабэна встанут лагерем на Кровавой площади у церкви. Тех же, кто откажется, пусть доставят сюда.
Так магистр надеялся не пропустить в город вместе с беженцами новых крещёных или, того хуже, бесов, затесавшихся в толпу. Своих хватало. Тут и церковь не грех было представить пугалом.
– И пошли людей починить ворота!
Он не удержался, поднял голос. И понял, что больше ничего и не требуется, как не зададут теперь и вопросов. И даже к стражникам сейчас перейдёт от него часть силы и воли, что позволят им распоряжаться от его имени.
Маг вздохнул и ощутил, как судорогой усталости тянет плечи и спину.
Ему не нравилась та свобода, с которой демон давал ему свою власть над людьми. Фабиус не успевал уловить, как и когда тот входил внутрь него и покидал своё пристанище.