Магистериум морум
Шрифт:
– Так ведь нет выезда с острова, – испуганно пробормотала кухарка.
– Нет – значит, будет, – пожал плечами маг. – Буди слуг. И блинов бы горячих, да колбасок, что ты повесила вчера в печь, да вечерней сметаны!
И маг улыбнулся.
А Кухарка вскрикнула и побежала, потряхивая немалыми телесами, к чёрному входу в «гражданский» дом магистра, притулившийся слева от башни, где жили по привычке и дозволению хозяина все холостые слуги.
– Приехал! Приехал! – кричала она отрывисто и сипло, на манер чайки, что залетали иногда по реке к Гартину.
Маг же легко
Вёрткие долгохвостки улетели уже зимовать, и только шум воды разносился теперь по окрестностям.
Маг скинул пропотевшую одежду, с сомнением прошёлся по неструганым доскам, посмотрел в воду, серую и тусклую по осени. Положено было сделать утреннее омовение и помолиться, но ему совершенно не хотелось сегодня следовать положенным ритуалам. Ломал ли он что-то в мире, нарушая привычный порядок вещей? А если даже и ломал – то почему – нельзя?
Фабиус спрыгнул с мостков на каменистый берег: нырять с них не стоило, дно тоже было каменистым. И медленно пошёл в мертвенную осеннюю стынь, вздрагивая кожей, словно жеребец. Вода была чуть теплее льда, но магистру казалось, что она обжигает его.
Маг знал: тело сейчас с удвоенной силой гонит застоявшуюся кровь, чтобы согреть его. Он ускорил шаг, насколько позволяли скользкие камни, и, войдя по пояс, собрался духом, окунулся и поплыл.
А во двор уже спешили сонные, кое-как одетые слуги. Прачки, увидав, что на берегу лежит грязная хозяйская одежда, поспешили за чистой. Конюх, ругаясь, выбрался из сенника, где уснул вчера, отведав медовой браги. Теперь он не понимал, кто вернулся и откуда, лишь давил ручищами больную голову. Два молодых младших конюха заспорили, кому идти за конём. Оба боялись «непроходимого моста» с Гартина на другой берег Неясыти.
Маг выбрался, отряхиваясь, отжимая отросшую бороду, и слуги тут же поспешили к нему: прачки с рубашками, конюх – с оханьем и стонами, мажордом, всегда такой прилизанный и аккуратный – тараща глаза и клоча и без того растрёпанные баки.
Уже сбегались и слуги помельче – мальчишки на подхвате, поломойки, огородницы, скотники. Многие же и просто спали ещё, хоть тот же кузнец. Беда была с этим магом и его забавами! Опять всех до света перебудил!
Фабиус вытер лицо и волосы поданным полотенцем. Сгрёб бороду в горсть, прикидывая, не обрезать ли её тут же, но передумал. Надел чистую шерстяную рубаху, ещё пахнущую горячим утюгом, новые кожаные штаны. Строго глянул в сторону конюхов, но парнишки уже бросили спорить и вдвоём пошагали к мосту.
Магистр с интересом смотрел им в след: неужели не пройдут? Но мост покорился легко, видно, прибытие хозяина острова в раз изломало всю его хитрую защиту.
Из открытых дверей летней кухни пахнуло блинами. Маг быстро влез в сапоги и зашагал на запах, здороваясь по пути со всё подходившими слугами и служанками, ероша все подряд детские затылки. Сорвавшийся с привязи кобелёк шорника ужом вился у него под ногами.
Маг вошёл в летнюю кухню, где всё ещё, по затянувшемуся осеннему теплу, накрывали на стол, и оглянулся.
И
Как они жили здесь без него, раз остров отрезан был от провинции? Не голодали ли?
Сомнения и страх впервые с момента приезда закрались в его душу.
***
Борн не сумел провести эту ночь в библиотеках людского мира. Покой стал вдруг вреден инкубу: он слишком волновал его.
Совсем недавно Борн не находил себе места, дожидаясь пока маг вернётся из Ангистерна. Оказалось, эти мучения были благом по сравнению с чувством полной безнадёжности, что охватило его теперь.
Ещё полдня назад демон сторожил подступы к острову, ругал последними словами мага, что не торопился домой, читал и не думал ни о чём. Но вот заклятия и барьеры, охранявшие остров, сняты. Казалось бы – хватай то, что осталось от Аро и беги. Но куда?
Борн публично объявил себя изгоем на людской площади. Ад больше не примет его, и неизвестно, примет ли сын.
Впрочем, мальчик и так не смог бы жить в Аду… Или всё-таки оставался какой-то, пока неведомый шанс?
Оставался? Да он же лжёт себе!
Борн размышлял, зависнув в небе над островом, и медленно поднимался всё выше. Чувство отверженности само несло его прочь от Ада, но выходило, что и от земли.
Он поднялся над островом, над провинцией Ренге, над облаками, над плоским миром людей, таким, каким он был нарисован на картах Магистериума.
Инкуб прекрасно видел с высоты, что Серединный Мир гораздо больше магистерских картинок, но не это занимало его сейчас.
Он смотрел, как дышит вода, как лежит земля, как тучи цепляются за вершины гор. Мир Серединный был прекрасен в своей полусонной подоблачной прелести.
Сейчас Борн был мучим самим собой, как бывает мучим любой отверженный. Он проклял свой Ад, объявил себя изгоем его. Ему было больно, как не было больно даже тогда, когда он ощутил, что потерял Аро.
Та боль – всего лишь обожгла, оглушила, разъяла внутреннее и внешнее. Он глох от неё и перестал ощущать всё, но и боль – тоже. Сейчас же естество его, до последней, самой маленькой клетки, ныло и пело внутри. Плакало и смеялось. И не было ничего звонче того смеха и горче тех слёз.
Борн поднимался, пока холод не сковал его совершенно, и воздух не потемнел вокруг. Земля же сделалась совсем маленькой, и где-то там, внутри неё, едва угадывался Ад.
Демон вдохнул, и ощутил, как пустота наполнила его до самых краёв.
Готов ли он стать сосудом для пустоты? Или его всё ещё тянет вниз?
Но что ждёт его внизу? Путь в Ад теперь заказан ему. Он один среди этих сумасшедших людей, диких, странных… Ждёт ли его хоть кто-то? Сын ли ему тот, кто спрятался в башне, защитив себя от отца неумелыми заклятиями?
Не лучше ли вечный полёт? Он – демон, а демоны бессмертны. Он обледенеет, заснёт и будет странствовать вечно. И кто знает, возможно, ветер когда-нибудь донесёт его до другого мира, где он обретёт покой? А если нет…