Магия имени

Бачинская Инна Юрьевна

Пан Станислав молча слушал раскаты грома, не переставая осторожно водить утюгом по особенно сложному рукавчику-фонарику, и только потом сказал:

– Аллочка, открою тебе один маленький секрет. Так есть, что этот род деятельности меня очень успокаивает. А так как на работе у меня возникли непредвиденные сложности… Нет, нет, не пугайся, ничего страшного! Просто одна вздорная клиентка подала на меня жалобу, и мне пришлось понервничать и написать объяснительную. Но сейчас благодаря твоему платью я успокоился!

Не раз, пытаясь развлечь девушку, пан Станислав напевал ей куплеты, которые слышал в довоенном львовском кабаре «Мулен руж», разухабистые, двусмысленные и веселые, и танцевал канкан, так

высоко вскидывая ноги, что начинала дребезжать посуда в буфете. Все это, разумеется, в отсутствие жены. Люська, глядя на него, переставала плакать, запрокидывала голову и громко смеялась, мгновенно, как дети, переходя от горя к радости. Пан Станислав помолодел и ходил гоголем. Люська попросила продиктовать ей слова смешных непонятных песенок, старательно записала их, как смогла, и выучила наизусть. И теперь оба «преступника» «пускались во все тяжкие», распевая песни о легкомысленной панне Касе и ее кавалерах. Люська задирала юбчонку выше головы и прыгала, как коза. Они поднимли при этом страшный шум. «Панной Людмилой» называл Люську Гальчевский.

– Как панна Людмила сегодня спала? – спрашивал он по утрам, выходя на кухню.

– Дзенькую, бардзо добже, – отвечала она, сияя глазами. – А пан?

Это был ритуал, урок хороших манер и эмоциональная зарядка на весь день.

– А чи можна попросить панне о филижанечке кавы? – церемонно спрашивал пан Станислав, имея в виду чашечку кофе.

– Натуральне! – радовалась Люська. – З млечкем?

Потом на кухне появлялась заспанная Алла Михайловна, и игра тут же прекращалась. Заговорщики не выдавали себя ни взглядом, ни жестом. Закрой дверь перед человеческой натурой – она влезет в окно. Родина, любимая родина, возвратилась к пану Станиславу в образе белобрысой деревенской девахи, живо подхватившей его родной язык и рыдающей о смерти бедной панны Дануты. Они стали близки, им было легко вдвоем, они безоговорочно доверяли друг другу и могли пойти друг за другом в огонь и воду.

В один прекрасный день Людмила попросила у хозяйки расчет – она поступила в торгово-кооперативный техникум и собиралась работать по ночам вахтером в каком-то учреждении, а днем учиться. Убедил ее учиться, разумеется, пан Станислав.

Глава 5

Трембач, Люська и другие

– Эта дура непроходимая дуется из-за каких-то мифических баб! Какие бабы, я вас спрашиваю? Где они, эти бабы? Витек ей как-то сказал: мы, Зой, не бабники, мы пьяницы! Правильно сказал, между прочим. Вполне аргументированно. Но разве им докажешь?

Петр Петрович Трембач замолчал и задумался, держа вилку зубчиками вверх, отчего напоминал какое-то древнее божество – не то Нептуна, не то Бахуса. Перед ним на столе стоял скромный ужин – две тощие котлеты, купленные в магазине полуфабрикатов, черный хлеб, зеленый лук и бутылка дешевой водки из киоска.

– И теперь не приходит уже две недели. Обиделась. Нерациональный пол! Вот так-то, Пушок… тьфу! Какое-то бабское имя… Разве это имя для нормального мужика? Ты у нас будешь… Рюмчиком! Рюмчик! Совсем другое дело. Да, так о чем я? А! Я говорю, что с бабами одни неприятности, но без них тоже нельзя. Или можно?

Петр Петрович снова задумался. Серый скромный котик, которого Трембач звал то Пушком, то Рюмчиком, дремал в центре стола. Он съел уже одну котлету без особого удовольствия и, если бы умел говорить, спросил бы, почему еда пахнет не мясом, а какой-то дрянью.

– Твое здоровье! – Трембач поднес рюмку с водкой к носу кота. Тот дернул ушами, но глаз не открыл. Трембач выпил и сморщился: – Ну и дрянь! Тараканов морить. Ты, Рюмчик, главное, закусывай. – Он откусил от котлеты и снова сморщился. – Человек должен держать ситуацию под контролем! – Он посмотрел на кота и уточнил: –

Животное, например, как ты, Пушок… то есть Рюмчик! Так вот, животное, кот например, тоже должно… должен держать ситуацию под контролем! – Он потянулся к бутылке, долго рассматривал этикетку. – Водка «Казачья»… Из чего же они ее делают? Из керосина, что ли? Или из пищевых отходов? Никакого контроля со стороны государственных органов… Качество – гаже не придумаешь! Так лапти сплетешь и не заметишь.

Кот Пушок-Рюмчик обладал особенностью спать в центре стола, если ему позволяли, разумеется, не обращая внимания на разговоры, звон стаканов, шум отодвигаемых стульев. Только при слишком громком звуке он слегка прижимал уши. Даже когда друг Трембача Витек хлопал его картами по ушам и ржал при этом, как табун лошадей, кот оставался невозмутимым.

Петр Петрович был в свое время интересным мужчиной. Даже сейчас, прокуренный и проспиртованный насквозь, он держался с известным шармом, возможно, за счет добродушия, правильного, несколько книжного языка и готовности рассмеяться чужой шутке или пошутить самому. Он был начитан, вежлив с окружающими и уступчив, правда, на трезвую голову. Хмель забирал его своеобразно. Стоило ему выпить, как он начинал говорить и уже не мог остановиться. «Понос слов, запор мыслей», – называл это состояние друг Трембача, грубый Витек. Петр любил поговорить на политические темы, пересказывая прочитанное накануне в газетах, подробно останавливался на обстановке в родном радиомеханическом техникуме, где преподавал физику, причем пользовался при этом ненормативной лексикой, чего никогда не позволял себе в трезвом состоянии.

Когда-то у него была жена, потом постоянная подруга, а теперь осталась лишь приходящая, которую звали Зоя. Сначала Зоя хотела выйти за Трембача замуж, но он все не звал, и теперь она уже и сама не знала, пошла бы за него или нет, если бы он попросил. Она работала бухгалтером в том же техникуме, была вдовой и воспитывала сына Игоря, которому исполнилось восемнадцать, и воспитывать его уже стало поздно. Игорь был неплохим парнем, только очень ленивым и расслабленным, как многие из его поколения. Но зато не наркоманил, не пил, не ходил по казино, а оттягивался, лежа в наушниках на диване в своей комнате и слушая «хеви метал».

Зоя приходила к Трембачу, готовила еду, прибирала, стирала и гладила его рубашки. Она была спокойной женщиой, но очень обидчивой. Иногда Трембач замечал, что Зоя с ним не разговаривает. Он, понимая, что обидел ее неосторожным словом, пытался и так загладить свою вину, и эдак, но Зоя молчала, стиснув зубы. Трембачу было неуютно, когда на него сердились. У него начиналась депрессия. «Ну, скажи хоть что-нибудь! Не молчи! – убеждал он Зою. – Ну, виноват я, ну сволочь, согласен, а ты королева. Пьяный был, не помню ни черта, что я такого сказал? Прости, если можешь!» И он ронял голову на грудь. Зоя, поджав губы, молча вытирала посуду. Даже в позе ее угадывался упрек.

– Она убивает меня своим молчанием, – жаловался Трембач другу Витьку. – Она молчит, а мне выть хочется!

– Пусть лучше молчит, чем пасть разевает, – отвечал грубый Витек. – Моя как разинет хлеборезку, как завизжит, так убил бы, чесслово, и рука бы не дрогнула! Стервида! Скажи спасибо, что твоя молчит.

Зоя обижается и уже две недели не приходит. Витек лежит в больнице с приступом язвы желудка, во власти врачей и стервиды. Трембач вчера зашел проведать его, так стервида, поверите, с места не сдвинулась, сидела, как бельмо на глазу, пасла его, чтоб они, не дай бог, не это самое… Так и унес непочатую в портфеле, провожаемый взглядами обоих – раненым Витька и торжествующе-подозрительным стервиды. Настроение было препоганое. Хоть Рюмчик, живая душа, поддерживает компанию. Трембач протянул руку и погладил кота по спине.