Магия театра (сборник)
Шрифт:
— Он уехал, — сказала Эмма. — Его уже не будет.
— Никогда?
Прошло несколько минут, прежде чем до нее дошел смысл вопроса.
— Я хотел спросить — Саши больше никогда не будет?
Она молчала. Но трубку не вешала.
— Надеюсь, он не умер, — после длинной паузы сказал Ростислав. — Думаю, он просто уехал на поезде… Из пункта А в пункт Б.
Эмма молчала. Будто кукольник за упавшей ширмой; будто Дед-Мороз, у которого отклеился ус. Стыдно ли Дед-Морозу? Стоит ли делать вид, что ничего не произошло?
Эмма оторвала трубку от уха.
Какое замечательное изобретение — телефон.
Ростислав заговорил снова. Эмма испуганно прижала трубку к щеке.
— …Некоторое время назад я сказал ему: некоторые лестницы всегда ведут вниз, как ни старайся по ним подняться… Легко быть взрослым, поучающим малыша. Но я не мог ему вот так прямо сказать: впереди предательство. Я неправ?
Не выпуская из рук трубки, Эмма опустилась на диван. Прислонилась затылком к холодной твердой стене.
— Никто не может знать наперед.
— Правда?
В трубке чуть потрескивало. Эмма снова поднялась — и снова села. Ладонь, сжимающая трубку, согрелась и намокла.
— Кто вы такой?
— Можем мы встретиться, прямо сейчас?
Эмма посмотрела на часы. Половина одиннадцатого… или двенадцатого?
— Да.
Часть вторая. Сфинкс
В половине десятого утра за окнами было сумрачно и серо. Эмма пила чай из тонкого стакана в подстаканнике.
В купе поезда их было трое — Эмма, Ростислав и усатый дядька, спящий на верхней полке. Впервые в жизни Эмма уехала из дома, не спланировав поездку заранее, не прихватив с собой почти ничего из вещей, впрыгнув в уходящий поезд буквально на ходу.
Вчерашний день из «вчера» превратился в «сто лет назад». Эмма жевала бутерброды с колбасой. Чай был сладкий, какой-то особенно густой, Эмма пила, закрывая от удовольствия глаза, горячая ложечка тыкалась ей в щеку.
Спустя полчаса они с Ростиславом вышли — вернее, выпрыгнули, потому что дело было не на станции, а на полустанке, где поезд стоял две минуты, причем минуту и сорок секунд проводница потратила на то, чтобы отпереть дверь вагона. Оказалось, что перрона нет и не предвидится, и что нижняя ступенька висит в метре над заснеженной землей — Эмма давно уже не видела такого высокого снега, особенно в марте. Ростислав выбросил из вагона свой рюкзак, выпрыгнул сам, и тут поезд тронулся. Эмма испугалась, оттолкнулась от подножки — и приземлилась, как кошка, на все четыре.
Поезд шел мимо, набирая ход, уносил спящих и дремлющих людей, стаканы в подстаканниках и копченых куриц в полиэтиленовых сумках. Эмма зажмурилась от сырого ветра.
Поезд ушел.
Эмма огляделась и увидела, что на полустанке нет ничего, кроме полузанесенного снегом кирпичного сортира. Рядом — руку протяни — стояли сосны, белые хлопья срывались с их крон и падали, оставляя на снежной глади следы, будто от прикосновения одинокой лапы.
— Пойдем, — сказал Росс.
И они пошли.
Дорога была — занесенная снегом, но все-таки дорога,
Впереди покачивался оранжевый рюкзак Росса, и вилось, как вымпел, облачко его дыхания. Они шли полчаса, час; Эмма начала уставать. Снова пошел снег — рюкзак Росса украсился легкой белой шапкой.
Наконец, Росс остановился и обернулся. Без улыбки отступил в сторону, давая Эмме возможность разглядеть что-то впереди; Эмма подошла к нему вплотную и увидела колоссальное белое небо, уходящее за зеленую гору напротив, увидела долину внизу и селение в долине — две линии дымных столбов по обе стороны бесконечной узкой реки.
— О Господи, — сказала Эмма.
Росс вытащил из кармана пару наушников и напялил Эмме на голову — вместо упавшей на снег шапочки. И после секундной паузы Эмма услышала, как, понимая все на свете, все понимая и тем не менее не отчаиваясь, грянул симфонический оркестр.
В домике давно никто не жил, его пришлось долго протапливать и проветривать. Под боком у печки было жарко, в двух шагах — не таял лед на оконном стекле.
Хозяин — «ленд-лорд», как называл его Росс — принес обед, горячую уху и перловую кашу. Эмма ела жадно.
Говорили мало — только по необходимости.
Пообедав, вышли во двор; все дома на единственной улице обращены были фасадами к реке. Кое-где с берега на берег перекинуты были доски без перил, а кое-где соседям приходилось переправляться по выступающим над водой камням. У берегов намерз лед — будто вылитый в воду парафин. В стремнинах вода не желала замерзать: бежала, перекатываясь через камни, и смотреть на нее было холодно.
— Речка — это очень хорошая вещь, — почему-то сказал Росс. — Помогает многое понять. Мне, во всяком случае.
Эмма промолчала, потому что не хотела показаться глупой.
Через речку, будто танцуя по камням, переправлялась кошка — небольшое черно-белое животное с плоскими боками и сосредоточенной мордой дикого зверя, добытчика, несущего ответственность за себя и потомство.
Они шли в тишине.
Сосны тянулись к небу. Елки хозяйничали на земле.
Проехал, нарезая снег чудовищными колесами, исполинский вонючий грузовик. Эмма и Росс уступили ему дорогу и, сделав шаг с обочины, провалились выше колена.
Потом дорога свернула, а Эмма и Росс пошли прямо — по тропке. Там, где тропка встретилась с рекой, был обледеневший мостик и маленький водопад.
Эмма села на поваленный ствол. Росс развязал охапку заранее собранных дров и развел костер на снегу.
Дрова шипели.
Эмма шипела тоже, потому что чай в алюминиевой крышке термоса обжигал пальцы.