Магнолии были свежи

Игнатьева Софья

Мадаленна говорила правду. Пока его слова оставались только на поверхности, но она знала, пройдет немного времени, и они станут преследовать ее каждую минуту, каждый день. Она бы желала от них отмахнуться, но чувствовала, как те легли тяжелым камнем, ожидая своего часа.

Может от того, что у нее было не так много знакомых, а может от того, что все знакомые не сильно интересовались искусством, но любой человек, кто заговаривал с ней на священную тему, становился особенным, даже если она сама этого не желала.

– На самом

деле я был только рад. – голос мистера Гилберта звучал из прихожей немного глухо, как из каменного колодца. – Мне редко случается поговорить с молодыми особами об искусстве.

– Полагаю, вы слишком разборчивы, сэр.

Мистер Гилберт усмехнулся и посмотрел на Мадаленну, но и сейчас ее взгляд был устремлен куда-то далеко. Она снова наблюдала за тем, как закат медленно окрашивал голубую воду и считала, сколько минут ей осталось на то, чтобы обнять мистера Смитона и узнать, все ли в порядке у него с сердцем.

– Мадаленна, разве тебе не надо в город? – озабоченный голос садовника вывел ее из раздумий.

– Да, не беспокойтесь, я скоро пойду.

– Мистер Гилберт мог бы тебя подвезти.

– Да, конечно, для меня это не составит труда.

Мистер Гилберт галантно приоткрыл дверь, но Мадаленна так отчаянно замотала головой, что скромная подвеска в виде серебряного пересмешника чуть не соскочила с цепочки на щербатый пол. Нет, только не ее еще один ночной кошмар во плоти.

– Благодарю, однако я смогу дойти сама.

– Но тебе же так далеко идти! – возразил мистер Смитон, и Мадаленна судорожно приготовилась к тому, что и его товарищ примется уговаривать ее, однако мистер Гилберт только махнул рукой в примиряющем жесте.

– Отлично понимаю. В такой прекрасный день просто грех трястись в душной машине. Я и сам бы прогулялся, но автомобиль просто сгорит, если останется на этом солнцепеке.

Он легко перескочил через живую изгородь; вдалеке Мадаленна услышала, как зафыркал автомобиль, а потом шины шаркнули по гравию, и тот, рассыпаясь и шурша, полетел на зеленую траву.

Что-то сродни уважению поднялось у нее внутри; первый раз за долгое время посторонний человек понял ее мысли, и это обрадовало ее, а не насторожило. И все равно, она была рада, что этот человек ушел, и больше ничего не мешало ее разговору со старым садовником.

Она поправила плед, подложила подушку под голову и налила еще одну чашку кипятка. Почему-то нежной Мадаленна могла быть только наедине. На людях что-то ломалось в ней, вся мягкость и ласка испарялись, и сама себе она напоминала сломанную и бездушную куклу с механическими движениями.

– Как вы себя чувствуете, мистер Смитон?

– Хорошо. – обнял ее садовник. – А с тобой еще лучше.

Мадаленна улыбнулась и посмотрела на потолок; где-то там всегда носился туманный образ старого мистера Стоунбрука с голубыми глазами и теплыми руками. Тяжело было видеть в живом постоянное напоминание о том, другом, кого больше не было и не будет

никогда, но Мадаленна знала, что ее ноша была бы ее в сто раз тяжелей, не будь рядом с ней мистера Смитона и его ласкового взгляда из-под серебряных очков.

– Хильда все так же устраивает концерты?

– Как и всегда.

– Можете тебе все же стоит переехать в общежитие?

– Вы прекрасно знаете, что это невозможно.

Подоткнуть плед, убрать со стола и разжечь камин даже в середине лета становились для нее такими приятными занятиями, что Мадаленна даже не замечала, как все это делала.

– Но твоя мама как-то же жила с Хильдой до тебя? Неужели сейчас это невозможно?

– Нет, не жила. – пожала плечами Мадаленна и вытряхнула крошки со стола в окно. – Разве это можно было назвать жизнью? Понимаете, мистер Смитон. – она присела на табуретку около его качалки. – Я не могу сейчас ее оставить. Нужно немного подождать, когда вернется отец, и тогда я сразу уеду в Лондон.

– Но он же снова уедет на свои раскопки, Мадаленна.

– Уедет. Но тогда маме будет уже легче.

Мистер Смитон громко вздохнул и провел грубоватой рукой по ее локонам. У него на руках была вечная земля, но она никогда не боялась в ней запачкаться, такими мягкими они были. У Бабушки всегда были холеные руки, но она ни разу не погладила ими свою внучку.

– Они привязывают тебя к себе, Мадаленна.

– Привязывают. – помолчав, она согласилась. – Но я уеду. Когда-нибудь я все равно уеду.

Глава 2

Мадаленна не могла заснуть. Часы на первом этаже пробили три часа ночи, а она недвижно лежала в кровати и смотрела на беленый потолок, на котором растекалось желтое пятно – в этой части дома протекала крыша, а миссис Стоунбрук наотрез отказывалась звать мастера, считая, что они только и ждут минуты, чтобы взять и украсть что-нибудь ценное из дома.

Ночью начался дождь, и Мадаленна слушала, как капли медленно стучали по дырявой кровле и представляла, как ее комната постепенно наполняется водой, и она плывет на своей кровати куда-то очень далеко, за отцом, и страшный, черный корабль наконец нагоняет ее, и… Потом воображение устало, и Мадаленна открыла глаза.

Такое с ней случалось и раньше. Вся она становилась будто натянутой струной, и ей казалось, что одно неосторожное движение может разорвать ее напополам; внутри что-то будто бы нагревалось, а мысли выскакивали друг за другом, словно неосторожные конфетти из хлопушки. В такие ночи не помогал даже настой липы, и Мадаленна, промучившись до шести утра, вставала раньше всех и с тяжелой головой шла на кухню. проверять все ли готово к завтраку.

Раньше такие ночи случались с ней раза два в месяц, но с тех пор, как мечта о переезде в общежитие рассыпалась вдребезги, она каждую неделю просыпалась, смотрела в темноту невидящим взглядом и думала, и причин для раздумий было немало.