Магнолии были свежи

Игнатьева Софья

– Очень хорошо, мадам.

Но стоило Фарберу отойти на полшага, как снова раздался капризный голос, и бедному дворецкому пришлось балансировать с подносом в одной руке, и с вазой с цветами – в другой, и если бы посмел уронить хоть что-нибудь, то его немедленно ждала бы известная участь – увольнение. А Мадаленне совсем не хотелось бы расставаться с приятным собеседником.

– Стойте, Фарбер! Мэдди, что ты скачешь, будто ты сидеть не можешь? Это неприлично! Сядь наконец и оставь в покое эти несчастные цветы. – Хильда так часто возмущалась Мадаленной по поводу и без, что та к этому уже привыкла, и только

поставила вазу с камелиями около себя и незаметно махнула дворецкому рукой. – Так вот, Фарбер, напомните повару, что я хочу свинину на обед, а баранью ногу пусть отправят обратно.

– Слушаюсь, мадам.

– И вот что, Фарбер, скажите Грете, чтобы она проветрила мои комнаты, но так, чтобы не было сквозняка. Эта девчонка хочет меня уморить.

– Слушаюсь, мадам.

– И не стойте у меня над душой, Фарбер! Терпеть не могу, когда кто-то стоит позади меня и смотрит! Будто хотят удушить или отравить!

Мадаленна почувствовала, как мама мягко погладила ее по руке, осторожно улыбнулась и взялась за чайник. Хильда не разрешала никому наливать себе чай, кроме своей внучки, и причину такого расположения не знал никто.

Хильда не любила Мадаленну, порой последней казалось, что Бабушка ее даже ненавидела, и, поразмышляв, решила, что ежедневные ритуалы с чаем – еще одна попытка унизить и напомнить о ее месте.

– Не слишком крепкий, Мэдди. – поморщилась Бабушка. – В прошлый раз ты заварила такой крепкий чай, что я весь день пролежала с головной болью.

– Хорошо, бабушка.

– Думаешь, что это так просто, – заерзала на стуле Хильда. – Заставить меня сгинуть?

– Я никогда об этом не думала, бабушка.

– Вот оно что, не думала. И почему же это?

Хильда пристально посмотрела на Мадаленну, и той показалось, что вместо Бабушки, она увидела огромную змею – страшную, ядовитую и опасную. Оставалось только удивляться, как у такой ужасной женщины родился такой замечательный сын.

– Потому что убийство – это грех.

– Не надо, – замахала рукой Бабушка. – Не надо мне говорить о религии, девочка. Ты в ней все равно ничего не понимаешь.

Мадаленна стиснула в руках серебряный носик чайника и постаралась вспомнить что-то приятное. Весна в Портсмуте, когда все начинает расцветать; вишня раскидывает свои серьги по всему городу; чайный магазин мистера Кемпа в лучах рассветного солнца; новый роман Люси Брайсон, «Рыбаки в море» Уильяма Тернера – определенно, в мире было еще много прекрасных вещей, чем брюзжание миссис Стоунбрук.

Наконец Мадаленна села за стол, и по отмашке Бабушки все принялись за еду. Мадаленна успела привыкнуть за несколько лет и к горячей овсянке, и к отварным бобам и маленьким тостам с сыром и даже приучила себя не думать о вкусе еды, а понимать, что это только топливо, благодаря которому человек существует, а топливо вовсе и не обязано быть вкусным, и она старалась успеть все съесть прежде чем Бабушка начнет задавать вопросы про деньги и хозяйство.

– Мэдди, бога ради, – послышался голос миссис Стоунбрук, и Мадаленна чуть не подавилась бобом. – Перестань так молотить еду! Это неприлично! И потом, на твоем месте я и вовсе бы отказалась от завтрака; мне кажется, ты потолстела.

– Бабушка, – робко, но запротестовала Аньеза; все, что касалось ее дочери, было для нее священно. – Это неправда, вам показалось;

Мада… Мэдди отлично выглядит.

– Показалось! – Бабушка передразнила итальянский акцент, и Мадаленна едва удержалась от того, чтобы не бросить что-то едкое. – Это тебе с утра показалось, что это хорошее платье! А я вижу, что Мэдди потолстела! Впрочем, если ты хочешь, чтобы твоя дочь была некрасивой, это твой выбор. Ладно, Мэдди, что там со счетами?

– Счета за газ оплачены, и за воду тоже.

– И сколько они решили с нас содрать?

– Двадцать фунтов и пятьдесят.

Столовая огласилась горестным вздохом, и Бабушка раскрыла свой веер. Разумеется, она начнет сейчас причитать о том, как много у нее забирают, и как мало отдают, а потом подозрительно посмотрит на Мадаленну и спросит, не умыкнула ли она пару фунтов себе? Все это Мадаленна знала и терпела как надоевший спектакль, который она видела сто раз и знала каждую реплику наперед. Хотелось бы ей быть не актером, а просто зрителем, и взять, хлопнуть дверью ложи и уйти навсегда из этого театра.

– Невозможно! Невозможно! – завелась Бабушка. – Это же просто грабеж, они меня грабят; да! Впрочем, Мэдди, – она развернулась в кресле и снова начала напоминать змею. – Может быть, милая, ты что-то от меня утаила?

– Ваша горничная уже осмотрела мою комнату, и если бы она что-то нашла, то, думаю, давно бы принесла вам.

Миссис Стоунбрук надулась и неприязненно посмотрела на Мадаленну; по-другому она на нее никогда не смотрела. А Мадаленна привыкала.

Сначала ей казалось, что она медленно сходит с ума; наверняка она допустила какую-то ошибку, и первые три года она все старалась завоевать расположение Хильды – ведь другого отношения она к себе не видела, а потом вдруг в Портсмут переехала Мария – мать Аньезы. Внучку у нее спрятали с того момента, как Мадаленна родилась, и вовсе не планировали показывать, и Мария сама сорвалась из Тосканы, только чтобы увидеть «свою звездочку».

И вот тогда для Мадаленны началась долгая пытка. Говорят, жить в нелюбви сложно, но это была неправда. Когда человек живет, не понимая, что такое тепло и ласка, он не осознает, чего лишен; у него не так болит где-то за грудиной, а вот когда человек вынужден каждый день метаться из огромной любви в холодную ненависть – вот тогда в его душе могла появиться ледяная злоба.

Мадаленна снова села за стол и налила себе чашку чая, стараясь не обращать на косые взгляды Бабушки. Тишина переставала давить на нее, когда она погружалась в собственные мысли. Внутренний мир накрывал ее прозрачной тенью, незаметной для других, но скрывающей ее от всех остальных. Она размышляла, и все становилось как будто бы немного легче, и ей казалось, что жизнь снова обретала прежнюю гармонию.

– Мэдди, – голос Бабушки прорезался сквозь благодатное молчание и спустил Мадаленну обратно в холодный дом. – Ты снова была у этого чудовища, верно?

– Я не совсем понимаю вас, бабушка.

– Все ты прекрасно понимаешь. – проворчала старуха. – У этого старого садовника, Стимона, Статайтона, или как его там?

– Вы имеете в виду, мистера Смитона, бабушка?

– Его самого. И почему же ты так удивленно смотришь на меня? – Бабушка хлопнула веером, и Мадаленна увидела, как мама слегка подскочила на месте. – Ну что ты так на меня уставилась?