Магнолии были свежи

Игнатьева Софья

Слова сначала выходили корявыми, и временами Мадаленна впадала в отчаяние от того, что не может написать ни строчки, но потом какое-то слово начинало вертеться у нее в голове, потом она слышала целую фразу, и тогда рассказ получался сам по себе, будто и не она его написала, а кто-то взял ее руку и написал за нее непонятные символы.

Мадаленна не гордилась своим призванием – слишком боялась впасть в гордыню – и только не расставалась с блокнотом и ручкой. Однажды она упустила такую замечательную фразу, решив, что вспомнит ее потом, но потом пришло, а фраза забылась, и до сих пор она все так же старалась ее вспомнить,

и ничего не получалось.

«Рассвет плыл над водой», – вдруг пронеслось у нее в голове, и Мадаленна быстро достала блокнот; тут на разорванных и помятых листках клубилось много несвязных реплик, каких-то сбивчивых диалогов и странных слов, которые она сама придумывала, и сюда же Мадаленна поместила свою новую находку. «Рассвет плыл над водой». Или лучше «Рассвет плыл над туманом». Или и вовсе «Туман плыл над рассветом». Но почему же все «плыл» и «плыл»?

Мадаленна осела на землю и хмуро посмотрела на сад – солнце медленно освещало старую яблоню, и зеленая трава мягко гнулась от легкого ветра. Да, с каждым днем желание уплыть отсюда нарастало в Мадаленне, и, видимо, на подсознательном уровне она писала о воде и кораблях даже там, где их не должно было быть вообще.

С психологией Мадаленна была знакома не так хорошо; миссис Стоунбрук считала это предмет ересью, и придумывала ей всяческие дела на среду и пятницу, чтобы она опаздывала на лекции, но в новом семестре Мадаленна была настроена решительно и не намеревалась пропускать хоть одно занятие. Если же она смогла найти отговорку для походов в теплицы, значит, и здесь все у нее получится.

Солнце постепенно пригревало все сильнее, и когда из дома раздались первые звуки жизни, Мадаленна быстро отряхнула платье от земли и через минуту стояла в холле дома. Тревога была ложной – в это раннее утро проснулась только Аньеза и неторопливо подстригала в зимнем саду разросшиеся кусты можжевельника, изогнутые причудливыми формами.

Пожалуй, эти кусты были единственной настоящей зеленью во всем поместье; по мнению миссис Стоунбрук подобные ансамбли придавали дому сходство с Версалем. Мадаленна подобного сходства не видела, ей они напоминали уродливые скелеты, но Бабушка и слушать ничего не желала, и только заставляла Аньезу их постоянно поливать и стричь.

– Ты сегодня рано, дорогая. – мягко улыбнулась Аньеза и поцеловала ее в щеку. – Не могла уснуть?

– Нет, я выспалась. Просто решила пораньше встать. Джорджи еще не приходил?

Мадаленна ненавидела врать маме, однако со временем она приучила себя к мысли, что это была не ложь, а просто забота. Аньеза и так слишком сильно тосковала по Италии и по мужу. И если бы она еще узнала и про бессонницу, вряд ли бы ее нервное состояние оставалось таким же ровным.

– Нет, он, наверное, проспал. Говорят, вчера у его брата был День Рождения.

– Конечно, – легко хлопнула себя по лбу Мадаленна. – Я же сама прислала Тобиасу открытку. Вчера был слишком странный день. – нараспев протянула она, медленно просматривая счеты на журнальном столике; иногда ей казалось, что весь дом состоял из счетов.

– Снова налоги? – робко спросила Аньеза; с деньгами она всегда была немного нерешительной. – Кажется, мы недавно платили, разве нет?

– Да, но это были за электричество и газ, и было это в прошлом месяце. Это повару и горничным.

– Боже, сколько же денег приходится отдавать! – нервно рассмеялась Аньеза и нечаянно

отстригла конец странной фигуры. – Ой, как считаешь, Бабушка заметит?

– Не думаю. Просто приклей ее обратно, разницы все равно не будет. Они и так были как неживые.

Аньеза снова рассмеялась и украдкой посмотрела на дочь. Та задумчиво крутила конец своей косы и что-то подчеркивала в странных бумажках.

Если бы Аньезе быть хоть немного предприимчивее; если бы ей быть не здесь, а в родной Тоскане! Тогда бы она мигом принялась за свою милую девочку, разрешила бы ей все что угодно, и у той наконец пропало вечно нахмуренное выражение лица.

Аньеза прекрасно помнила, какими смеющимися были глаза у маленькой Мадаленны; хрупкие искорки плясали там, и она всегда хохотала, словно ее кто-то щекотал. А потом они переехали в этот страшный дом, и девочка словно потухла, словно ее сияние кто-то взял и накрыл колпачком. Теперь она уже редко смеялась, только мрачно улыбалась, и все время что-то высчитывала, высчитывала…

«Моя дочка не обязана быть вашей экономкой», – сказала тогда Аньеза миссис Стоунбрук. «Если хочет жить в моем доме и питаться за свой счет, обязана», – ответила миссис Стоунбрук и так злобно сверкнула глазами, что Аньезе захотелось схватить девочку в охапку и бежать, куда глаза глядят. Но карманы Аньезы были пусты, а все деньги Эдварда становились собственностью Бабушки, и Мадаленна, маленькая Мадаленна, вдруг взяла маму за руку и, глядя старухе в глаза, согласилась быть и экономкой, вести хозяйство. Плод мезальянса, так всегда называла ее злобная Бабушка, а Мадаленна только угрюмо смотрела в потолок и сжимала зубы, а Аньеза плакала от боли и бессилия.

– Не беспокойся, мама, я разберусь с этим. – Мадаленна быстро поцеловала Аньезу и уселась в кресло. Аньеза присмотрелась к платью дочки; она определенно его уже видела на ней когда-то очень давно.

– Милая, я помню откуда-то этот сарафан.

– Да, я нашла его сегодня с утра. – рассеянно отозвалась Мадаленна; цифры отчаянно не хотели складываться вместе. – Не нравится?

– Очень нравится. Только ты ведь знаешь, как Бабушка относится к подобному…

– Я переоденусь.

Хуже цветов миссис Стоунбрук ненавидела старую одежду и требовала, чтобы каждый день и Аньеза, и Мадаленна появлялись непременно в новых нарядах, даже не задумываясь, откуда они смогут их взять. Подобное самодурство изводило Мадаленну, и она давно бы сказала все, что думала об этом, если бы не указания доктора и опасность в виде еще одного припадка. Мадаленна не любила Бабушку, но желала ей только здоровья.

– Ты вчера была на пристани?

Мадаленна была готова и одновременно не готова к этому вопросу. Она знала, что Аньеза спросит ее об этом, но понятия не имела, что сказать. Врать она не могла, а сказать правду было слишком неудобно.

Мама ни словом, ни делом ни разу не намекнула, что ей не нравились эти визиты, но Мадаленна все равно чувствовала что-то неладное; ей казалось, что каждый раз Аньеза отпускает ее нехотя.

– Нет.

– Значит, снова в теплицах?

– Да.

Аньеза отложила ножницы и подсела к Мадаленне. Коса ее растрепалась, и, как бы Мадаленна не старалась упрятать отросшую челку в прическу, та падала на виски небольшими завитками, от чего она всегда напоминала Аньезе одну из девушек Россети или Данте; абсолютно средневековая красота.