Магнолии, девушка, солнце…
Шрифт:
Маруся подскочила на кровати, сонно заморгала, вглядываясь в циферблат часов с подсветкой, – была половина второго ночи. Вопль повторился – и столько праведного гнева в нем было, сколько неистового возмущения! Голос явно принадлежал Алевтине Климовне. «Может, к нам воры забрались? – перепугалась Маруся. – Хотя какие воры – в нашей коммуналке и красть-то нечего!» Егорку, к счастью, эти вопли не разбудили.
Она накинула халат, выскочила в коридор, плотно прикрыв за собой дверь, и столкнулась нос к носу с сонным, перепуганным
– Что случилось? – шепотом спросила Маруся.
– Не знаю!..
Внезапно дверь, ведущая в комнату Алевтины, распахнулась и из нее выкатился Модест Павлович.
– Вон! – гневно прошипела Алевтина Климовна, выплывая следом в накинутом поверх ночной рубашки расписном павловопосадском платке с бахромой. Серебряная цепочка на очках трепетала. – И чтобы глаза мои тебя больше не видели!
– Алечка, ты что? – растерянно бормотал Модест Павлович. – Алечка, я не понимаю…
– Зато я все прекрасно понимаю! – голосом Фемиды, вершащей правосудие, изрекла соседка. – Извращенец…
Воображение Маруси моментально заработало – она попыталась представить, что же именно могло произойти в спальне «молодых» супругов.
– Аля, не надо…
– Надо! – снова вострубила Алевтина Климовна и, увидев растерянные лица Виталика и Маруси, снизошла до объяснений: – Я выгоняю Модеста Павловича. Между нами все кончено! Этот человек позволил себе такое… – она закатила глаза.
– Какое?.. – машинально спросил Виталик и с треском почесал живот.
– А вы сами полюбуйтесь… – с презрением произнесла Алевтина Климовна и распахнула дверь в свою комнату пошире. Телевизор с отключенным звуком транслировал ночную передачу – обнаженные девицы резвились под водопадом. – Вот что этот извращенец смотрел!
– Аля, я просто переключал каналы… Ты же знаешь, что в это время по многим каналам идут подобные передачи!
– Ты целый час смотрел эту похабщину, – Алевтина Климовна, зажмурившись, с отвращением затрясла головой. – Я не спала, за тобой наблюдала. Думала – доколе?!. – И она скорбно зарыдала.
Маруся с Виталиком переглянулись. Виталик пожал плечами.
– Аля…
– Нет! – отшатнулась та. – Не прикасайся ко мне! Ты любовался этой мерзостью, этой дрянью… Ты больше не мой муж!
Буря бушевала до рассвета. Как ни пытались Маруся, Виталик и сам Модест Павлович успокоить Алевтину Климовну, ничего не получалась. Прежде сдержанная, не склонная к истерикам соседка словно взбесилась. Как скоро поняла Маруся, Модест Павлович просто смотрел телевизор – и ничего более, но Алевтина Климовна считала его теперь чуть ли не преступником.
– Я знала… я знала, что не стоило нам снова встречаться! Ты вовсе не тот человек, который мне нужен… Ты – чужой! – неистовствовала она. – Развод!
– Ах так?! – возмутился Модест Павлович. – Ну и ладно!
И, едва только наступило утро, он ушел из дома.
Так бесславно закончилась
– Вот дела! – растерянно сказал потом Виталик Марусе. – Из-за такой ерунды…
– Наша Алевтина ненавидит подобные передачи, – напомнила Маруся.
– Чего она ревновала Модеста к этим девкам в телевизоре? – не понял Виталик.
– Ну, не только. Скорее ее рассердило, что Модест Павлович не испытывает такого же отвращения ко всякому проявлению физиологии. Она ненавидит все, в чем есть хоть что-то животное… Низменные инстинкты!
– Зачем же она тогда замуж выходила? И вообще… Ведь никто эту физиологию еще не отменял! Мы все пока еще люди, а не эти… ангелы! – Виталик, зевая и почесывая живот, отправился на кухню – завтракать перед работой. – А что есть красота? Маруся, ты когда-нибудь думала о том, что красота – это понятие вовсе не отвлеченное? Взять, например, Кристину. Господи, сколько ж в ней этой красоты… – Он мечтательно вздохнул.
– Так скажи ей об этом!
– И вообще, что есть любовь? – Виталик с тех пор, как перестал думать о смерти, полюбил размышлять на возвышенные темы. – Разве можно отделить физиологию от романтики, а?..
– Один писатель устами своего героя сказал, что любовь – это удел избранных, – тихо произнесла Маруся. – У всех людей есть музыкальный слух, но у миллионов он, как у рыбы трески, и только один из этого миллиона – Бетховен… У всех есть право на любовь, но мало кто умеет это делать красиво. В основном какая-то ерунда и пошлость получается со скандалами, ревностью, еще черт знает с чем…
– Разве наша Алевтина не мечтала о всякой там романтике, не вспоминала каждый день о Модесте?
– Мечтала и вспоминала! Даже более того – она его любила. Да, она его по-настоящему любила! Но…
– Не дано? Нет у нее этого таланта, да? – Виталик вздохнул и с привычным треском почесал затылок. – Слушай, Маруся, а если и мне не дано? – вдруг озарило его. – Если я – как та самая треска, про которую ты только что сказала?!
– Это не я сказала, а писатель один! – с досадой поправила Маруся. – И вообще, чего ты мнешься? Возьми да проверь, чем всю жизнь мучиться, как Алевтина!
– Как проверить? – перепугался Виталик.
– Ты Кристину любишь? Любишь. Жениться на ней хочешь?
– Х-хочу… – робко пробормотал Виталик.
– Так возьми и сделай ей предложение! – рассердилась Маруся и прислушалась. – О, кажется, проснулся… Всю ночь спал, когда скандалили, а теперь проснулся…
Она бросилась к себе в комнату, совершенно забыв об Алевтине, Виталике и обо всем на свете.
А вечером сосед постучался к ней в дверь.
– Маруся, можно к тебе? – не дожидаясь приглашения, немедленно втиснулся в дверь. – Вот… что скажешь?
Маруся не поверила своим глазам: на Виталике был новый костюм. А также белоснежная рубашка и галстук!