Магнолия. 12 дней
Шрифт:
– Понятно, – иронично проронила врач Гессина, все так же наказывая меня взглядом. – С Тамарой ты тоже озорничал? – Она кивнула в сторону штофной стенки, и тут все разом встало на свои законные места. Хотя вообще-то место было только одно – Милочкина ничем не спровоцированная ревность. Ну что ж, ревность, так ревность, решил я. Озорничать, так озорничать.
– Да ладно тебе. Я лишь предложил ей в сортир пойти потрахаться, – чистосердечно признался я.
Гоголь со своей немой сценой из «Ревизора» мог бы и сам застыть на мгновение. Ваня отбросил вниз нижнюю челюсть вместе с волевым подбородком, вылупил гипертрофированно глаза, затем картинно, неестественно их закатил. Я такого глазного
– Ты шутишь? – произнесла она подтаявшим, потеплевшим голосом, в котором таился едва сдерживаемый смех.
– Нисколько не шучу, – стал отнекиваться я и в подтверждение опять глотнул из бокала.
– Так и сказал? – не унималась Милочка, озерца ее сразу подтаяли и растеклись знакомой, ласкающей гладью, словно приглашали искупаться.
– Слово в слово, – подтвердил я.
– А она что? – вмешался балетный Ваня, глаза его, перестав округляться и закатываться, наоборот, заинтересованно заострились на мне.
– Отказалась, – посетовал я. – Назвала меня идиотом, а потом еще и козлом. Сказала, что я ее не за ту принимаю.
Тут Мила схватилась двумя руками за мое плечо, уже не в первый раз за сегодняшний вечер, и снова коленки у нее начали трястись и подгибаться. Ваня тоже не постеснялся и закатился бархатистым, мягким смехом. Видимо, Тамусик была персонажем в их мире примечательным и даже одиозным.
И получалось так, что Милочкина ревность тут же отступила в безопасные, защищенные дамбой берега, и все благодаря моей сокрушающей честности.
«Все-таки она молодец, Людмила Борисовна Гессина, – подумал я, – оценила и мое озорство, и общую комичность. Не каждый бы сумел, а она с полуслова, с полужеста. И я проглотил еще один жидкий кусок пенистой, дымной, как недавно выяснилось, Шотландии.
– А если бы она согласилась? – сквозь смех проговорила Милочка.
– Она могла, – откликнулся Ваня. – Просто у нее, наверное, на тебя виды, потому и отказалась. Не хотела первое впечатление портить.
– Так что бы ты сделал? – Видимо, вопрос Милочку заинтересовал.
– Если честно, такой ход событий я предусмотреть не успел, – признался я. – Я же не по заранее разработанному плану двигался, а на ощупь, на импровизации больше. Ну ты, Вань, понимаешь?
Ваня кивнул.
– И все же? – допытывалась Мила.
– Не знаю, пришлось бы как-нибудь выкручиваться.
Вот Ваню бы на выручку позвал, – попытался неловко отшутиться я.
– Да нет, я не по этому делу, – снова бархатисто хохотнул Ваня.
Почему-то его фраза насторожила меня, хотя я ее как следует не раскусил.
– А по какому ты делу? – бестактно, как и полагается набравшемуся скотчем, обратился я к солисту балета за разъяснением.
Ванин хохот оборвался, слишком быстро, слишком резко, он снова взглянул на меня проникновенно, и я только сейчас разглядел, что глаза у него с тонкой, слезящейся поволокой, чуть более влажные и блестящие, чем глазам обычно полагается быть.
Но именно в этот самый момент в зале зашумели, раздались аплодисменты, они тут же перешли в поголовное рукоплескание. Оказалось, что хозяйка дома наконец вышла к гостям и сейчас, требовательно подняв руку, добивалась тишины. А когда тишина наступила, она произнесла тихим, но приковывающим внимание голосом:
– Друзья, мы все такие молодцы. Мы долго, напряженно работали, репетировали, и сегодня у нас состоялась премьера. Прежде всего, я хочу поблагодарить.
«Почему тихие, спокойные люди с тихими, спокойными голосами привлекают больше внимания, чем люди громкие и напористые? – задумался я. – Не оттого ли, что, когда говорят тихо, слушателям
Я незаметно отошел в сторонку от замершей в напряженном внимании пары и снова прислонился к мягкой штофной стене. Хозяйка продолжала говорить, зал замер, а я вновь отделился от зимнего Кутузовского проспекта, но теперь уже перенесся на холмистые шотландские просторы. Там пахло свежей сочной травой, морской солью, а еще перемешанным с туманом дымом от прогоревшего где-то вдалеке костра. Мне там было хорошо, и я совсем не спешил возвращаться. Даже когда в зале все дружно рассмеялись, потом снова захлопали, даже когда помещение заполнилось общим гулом и движением, я все равно не спешил. Я придвинулся ближе к обрыву крутого горного хребта, вслушиваясь в тяжелый, холодный океанский прибой. А может быть, и в морской прибой – я плохо помнил, что именно омывает травяную, холмистую, скотчевую страну.
Из короткого шотландского путешествия меня выбила темнота. Не полная, не кромешная, а просто, будто вполовину уменьшили в зале накал свечей. В смысле, лампочек. Я дернул головой, отгоняя безбрежный шотландский пейзаж, пытаясь определить, в чем, собственно, дело. Оказалось, что горообразный Ваня бросал на меня плотную, густую тень, нависая с таким многозначительным видом, будто собирался сказать что-то невероятно важное. Но при этом не говорил ничего, лишь молча проникновенно заглядывал мне сверху вниз в глаза.
– Ну, – начал я первым, чтобы хоть как-то растопить сгущающуюся молчаливую напряженку. – Как твой приятель, не объявился еще, не приполз с повинной?
– А, Алик. – вспомнил свой недавний рассказ Ваня. – Да нет, не успел еще. – И он развел руками.
– Жаль, – вздохнул я и тоже хотел развести руками, но в одной у меня находился стакан, почему-то снова совершенно пустой, а другая висела на перевязи. – Но ты знаешь что, Вань, настоящий друг, он ведь, как известно, познается в беде. Получается, что тебе просто в беду надо попасть. Небольшую, несерьезную, профилактическую такую беду. Тогда твой Алик, как истинный друг, наверняка отзовется. Хочешь, я тебе правильную беду разработаю, чтобы без особых потерь, но которая срочной помощи потребует? – Ваня продолжал серьезно глядеть на меня, даже не улыбнулся, хотя мне шутка понравилась. Отличная шотландская шутка. – А если Алик не отзовется, ты тоже не горюй, «вверх таких не берут и тут о таких не поют», – прохрипел я как мог знаменитые строчки Высоцкого. – Ты, главное, не печалься, смотри, сколько девчонок бродит, совершенно чудесные девчонки. Я такого скопления коллективного изящества вообще никогда не видел.
– Девчонки меня не интересуют, – махнул рукой на девчонок Ваня.
– Ты что, женат, что ли? – прозорливо догадался я.
Но Ваня только покачал отрицательно головой.
– Я голубой, – сказал он и улыбнулся мне доброй, мягкой улыбкой.
Шотландский прибой продолжал биться о скалы в моей с трудом справляющейся башке, и все же смысл Ваниного признания я хоть и не сразу, но ухватил. И надо признаться, оно меня ошарашило. Нет, «ошарашило» – неверное слово, оно не определяет в полном объеме, в какой глубочайший шок я тотчас впал – даже Шотландия со своим морским пейзажем тут же, как ей и полагается, затуманилась и поблекла. И неудивительно, я в первый раз в жизни беседовал с живым, совершенно реальным гомиком. Я даже мог до него дотронуться (хотя и не особенно хотел). А еще он не скрывался, не маскировался, не камуфлировался под окружающую среду, наоборот, раскрылся передо мной, как будто его пидерастичность была обычной, естественной человеческой потребностью.