Магнолия
Шрифт:
Но так же как белая вата лишь краешком выглядывала – сжатая сверху и снизу ее рукой, – так и ее радость была лишь тонкой полоской между двумя слоями тьмы.
Что еще за тьма такая? Она никакой тьмы не хотела – ни в прошлом, ни в будущем. Она хотела, чтобы было весело, она старалась поддержать в себе это прекрасное настроение, но тут человек с повязкой на лице два раза слегка хлопнул в ладоши и попросил всех смотреть на него.
Стоял он совсем недалеко от нее – через одну кровать, и она заметила, как блестит влагой его зрячий глаз.
– Родные мои, – сказал он, и капля вырвалась из уголка его глаза, быстро побежала
Вторая слеза, переполнив его глаз, скользнула вниз.
Он полез в нагрудный карман своей голубой рубашки, достал носовой платок, но вместо того, чтобы провести им по щеке, сунул краешек в рот, покачнулся и сел на пол, привалившись к железной спинке кровати.
Его переполненный слезами глаз продолжал смотреть вперед – мертвый глаз только что умершего человека.
Вот она – та тьма.
В неистовом отчаянии она привстала в кровати, глядя на безжизненное тело, оставшееся от хорошего, доброго человека. На него смотрели со всех кроватей – и все одинаково: по-сиротски. Не замечая поднявшейся панической счеты, не слыша бешеной ругани ворвавшихся в зал новых пятнистых и новых белохалатных – не реагируя ни на что и помня одно: он нас любил.
Глава III ДЕТСТВО
1
Пожалуй, он был похож на ладонь. Гладкий, широкий, а прожилки снизу – как вены у пожилых людей.
Магнолия встала на коленки, осторожно поглаживая пальчиком лист лопуха.
Конечно, у полыни не отнять ее горделивой, загадочно-серебристой примороженности – что есть, то есть. Ее стебли так и привлекают взгляд возвышаясь над остальной травой. Но вот именно сейчас Магнолии приятно было дотронуться до листа лопушка – безгранично широкого, уютно-прохладного. Провести по его выпирающим жилкам, погладить упругую ножку этого добродушного, ладонеобразного опахала.
А постовой солдат все так и стоял на углу сарая со своей стороны. Вид у солдата был скучный. Совсем недавно он сменил предыдущего караульного и теперь ему почти два часа предстоит прохаживаться по границе между их территориями – от угла сарая до тополя и обратно. Вдоль свежевспаханной полосы.
«Жаль, что тополь не на нашей стороне», – подумала Магнолия.
Его восхитительно-циклопический толстенный ствол взмывал на немыслимую высоту и терялся в стогу весело шевелящейся листвы. Тень этого колоссального растительного сооружения осеняла чуть не полсада. Что замечательно гармонировало со старинной красной черепицей сарая. Романтично-глинобитного сарая, старчески осыпающегося целыми пластами штукатурки…
Доктор говорит, что здесь был большой дачный поселок – до того, как всех выселили, а их с Виктором вселили.
… И как солдат может скучать в таком волшебном уголке? Вокруг деревья, трава, гвалт птичьих звуков. (Гвалт – хорошее
Да, сад старый, что уж тут поделаешь… Его крючковатые, ломкие ветки торчат из тощей листвы. И редко когда на них встретишь хоть одно, даже самое малюсенькое беленькое яблочко. Даже и садом-то это собрание полузасохших деревьев трудно назвать. Но все равно они остаются деревьями. А трава – травой. И это совсем не то, что белый потолок. Пустой белый потолок, от которого даже отвернуться невозможно. Тот, кто пережил безнадежность белого потолка перед глазами, тот уж будет ценить живую непоседливость деревьев и травы. А вот солдаты – они не понимают этого, совсем не понимают!
Юрок, правда, объяснил ей, что скучать даже и в саду можно, да еще как! Это был совершенно невероятный случай: Юрок снизошел до объяснений. Объяснения Юрка, были, конечно, очень короткими и давались сухим тоном – тоном человека, вынужденного отрываться от важных дел из-за пустяка (вот уж зануда однорукая! и за что только Магнолия его так любит?), но она их все-таки поняла. Оказывается, у любого человека (не только у солдата) пропадает интерес к делу, если он занимается им не потому, что так хочется ему самому, а потому, что вынужден.
Магнолия как-то сразу согласилась с этим объяснением. Стоило лишь представить на секундочку, что ее каждый день заставляют залезать на ее любимую яблоню и сидеть там обязательно три часа, – это ведь ужас!
И все-таки потолок… Бр-р… – даже вспомнить страшно. А с другой стороны – непонятно. Вспоминаешь, что думала тогда, что чувствовала, – и будто не она то была. Будто другой человек. Разве так бывает?
Спросила у Доктора – а он так по-философски вздохнул: «Бытие определяет!» А что за бытие – не сказал. Жаль, словарь забылся, который тогда в голове сидел и раскрывался по первому требованию, – он сейчас был бы кстати.
А солдаты. Что ж солдаты… Они тоже бедняжки… Даже те, что произносят странные – не совсем понятные, хотя наверняка очень злые шуточки. В их с Виктором адрес. И даже те солдаты, что украдкой сплевывают в сторону их сада. Тем более что плевки все равно не перелетают через распаханное пространство, широкой полосой охватывающее сад и отделяющее их с Виктором и Юрком от солдат.
Вообще-то эти солдаты – довольно странный народ. Магнолии ни разу не пришлось видеть, чтобы кто-нибудь из них лежал на травке или даже просто стоял в задумчивости, прислонившись к дереву. Ну не всегда же они на посту! А в остальное время чем заняты? Магнолия как-то спросила об этом Юрка, но тот только коротко проронил: «Службой!» – без расшифровки. А, между прочим, сам был солдатом – и уж мог бы расшифровать!
Правда, частенько (да чуть не каждый день) вон с той стороны – противоположной от дороги – доносится ритмичное топанье, перемежаемое резкими криками команды. Иногда при этом слышится музыка. Но вряд ли одно лишь топанье, хоть и под музыку, составляет их службу. Есть, наверно, в их садах что-то важное, какие-то тайны, которые они так крепко охраняют.
«Вот ведь – так берегут эти свои тайны, – подумала вдруг Магнолия, – а нас поселили в самой середине своих владений. Вот странные! Теперь самим же приходится от нас эти владения все время охранять!»