Махтумкули

Кулиев Клыч Мамедович

— Я знаю теперь, что и твои слова — пустой ветер!

— Не горячись! Объясни толком.

— Ладно, знай — не сегодня, так завтра сделаю свое дело. Пусть потом сердар, если сумеет, зароет в землю, — я ничего не теряю!

— И напрасно спешишь. Надо выждать момент.

— Какой еще момент?

— Не торопись, Тархан-джан. Кто торопится пить горячий чай, тот выплевывает его обратно. Потерпи!

— До каких пор?

Атаназар положил тяжелую руку на плечо Тархана:

— Вот увидишь, все будет так, как я говорил! "Венец

терпению — благополучие". Если не станешь горячиться, все обойдется самым лучшим образом.

Тархан промолчал, а Атаназар, стараясь отвлечь его, сказал:

— Только что приходили ко мне Мяти-ага и другие яшули. Говорят, что в Серчешме положение тяжелое — кизылбаши чуть не окружили наших. Не подоспей люди сердара Аннату-вака, могла бы случиться большая беда. Кизылбаши, говорят, очень уверенно себя чувствуют. Видно, в самом деле есть у них за спиной крепкая поддержка. А вчера в Серчешму приехал сам Абдулмеджит-хан и объявил недельное перемирие. Если на этой неделе не договорятся, дело может далеко зайти. Беда нависла не только над твоей головой, друг мой, у всего народа положение тревожное. Надо сначала народ спасти, а потом уже о своем думать.

— У каждого своя ссадина щемит! — упрямо ответил Тархан, начавший было успокаиваться, но рассерженный последними словами Атаназара.

— А заботы народа тебя, выходит, не касаются? — рассердился и Атаназар.

— Нет! Если народ не заботится обо мне, почему я должен думать о нем!.. Вот у тебя есть и дом и семья. А у меня — что? Я — бродяга, пришелец. Для меня все равно, где быть, — на земле, под землей ли…

Тархан говорил с горечью и обидой. И Атаназар, впервые увидевший друга в таком состоянии, серьезно забеспокоился и переменил тон.

— На народ не надо обижаться, Тархан-джан. В наших невзгодах не народ виноват.

— А кто же виноват?! — спросил Тархан, сверкая глазами. — Адна-сердар? Вот пойду сейчас и перебью весь его род! А Лейлу посажу на гнедого и умчу куда глаза глядят! Пусть догоняет кто смелый! Мне терять нечего, разве только голову, а ее все равно где терять!

Он вскочил на ноги.

— Не дури! — Атаназар схватил его за полу халата. — Слышишь, Тархан, не дури!

Тархан вырвал полу, ударил дверь ногой и выбежал наружу. Атаназар, накинув халат и сунув ноги в старые опорки, торопливо вышел вслед.

Он догнал Тархана уже далеко от дома. Крепко взяв его за локоть, сказал:

— Не делай глупости, Тархан! Гнев всегда впереди разума бежит, да в яму заводит… Остановись-ка!

Продолжая широко шагать, Тархан сквозь зубы ответил:

— Пока я стоять буду, Садап душу вынет из Лейлы!

— Постой, Тархан, я сейчас сам поговорю с ней. Только ты не вмешивайся!

— Так и послушалась она тебя! Еще больше взбеленится! Она самому сердару печенку ест, не то что…

— Вот увидишь, послушается!

— А если нет?

— А нет, тогда делай, что задумал! Сам тебе помогу!

— Поможешь?

— Аллахом клянусь, помогу!

Они

уже подходили к кибиткам Адна-сердара, когда в одной из них раздался душераздирающий вопль. Атаназар вздрогнул, а у Тархана волосы поднялись дыбом — он, как безумный, рванулся на крик.

— Стой! — догнал его Атаназар и, еле удерживая, несмотря на свою немалую силу, беснующегося Тархана, сказал: — Послушай, кто кричит!

Вопль повторился.

— Спасите, люди! — орала Садап, захлебываясь слезами. — Ой, спасите! Убивают!.. Илли-джан, сынок, помоги!.. Ой, убивают!..

Тархан вздохнул так, словно вынырнул из глубокого омута и даже тихо, бессмысленно засмеялся.

— Ее голос, Садап!

Натягивая сползший с плеча халат, Атаназар сказал:

— Сердар вчера сразу же по возвращении уехал в Серчешму. Видно, сейчас только вернулся…

Свист плети и крики Садап не прекращались.

— Эх, как он ее лупит! — невольно посочувствовал Атаназар. — Как бы до смерти не забил! Смотри-ка, Илли-хан на помощь пошел!..

Илли-хан опасливо заглянул в кибитку, из которой рвались вопли матери, плаксиво затянул:

— П-п-перестань, п-п-папа! Ч-ч-что ты д-д-делаешь!

Из кибитки вылетел железный кумган, с треском ударился о дверную стойку. Илли-хан испуганно отпрянул и, подвывая, побежал прочь.

— Ну, вот, — сказал Атаназар. — Садап и без тебя воздали по заслугам… Пошли чай пить!

Тархан согласился, однако не прошли они несколько шагов, как их остановил конский топот. Они прислушались. Еще кто-то из аульчан возвратился? Через несколько мгновении два всадника сдержали горячих коней. Передний нагнулся с седла.

— Это ты, Атаназар?

— Салам, Ата-хан! — узнал всадника Атаназар. — Сходи, подержу коня!

— Некогда, брат! Как ваши, все живы-здоровы?

— Одни — здоровы, другие пока неизвестно. А ты — как?

Ата-Емут махнул рукой, невесело оскалил крепкие зубы.

— У меня жизнь собачья — вечно мотаюсь в седле! Сердар дома?

— Кажется, дома… Добрые вести привез?

— Кто их сейчас разберет, какие — добрые, какие — недобрые…

Из кибитки, покашливая и кутаясь в халат, наброшенный наспех на плечи, вышел на голоса разгоряченный Адна-сердар. Атаназар и Тархан почтительно поздоровались. Сердар протянул обе руки Ата-Емуту, здороваясь с ним, как с уважаемым гостем. Атаназару он руки не подал, а Тархана не удостоил взглядом.

— Весть привез! — минуя традиционный ритуал приветствий, сказал Ата-Емут. — В среду хаким собирает всех ханов в Астрабаде! Будет очень важный разговор! Я приехал сообщить вам об этом!

— Хорошо, иним, постараюсь приехать, — с необычней готовностью согласился Адна-сердар.

— Тогда — здоровья вам и благополучия! — сказал Ата-Емут, невежливо оборвав сердара на полуслове. Он гикнул, крутанул коня на задних ногах и поскакал, обдав стоящих облаком густой пыли. Его безмолвный спутник последовал за ним.