Макамы
Шрифт:
— Стыд тебе и позор, питомец неблагодарный и гнусный вор!
Ответил мальчик:
— Пусть я буду от поэзии отлучен и с врагами ее соединен, если я стихи его знал, когда свои сочинял! Просто наши мысли поил один водопой: шли они как в караване верблюдицы — одна наступала на след другой.
Говорит рассказчик:
— Казалось, что вали поверил в правдивость его утверждения и словно раскаялся в поспешности своего суждения. Он долго раздумывал, как правду ему раскрыть и подделку от мастерства отличить, и не увидел другого пути, как устроить им состязание, связав их узлом соревнования, и сказал им:
— Если хотите показать, кто из вас прав, меня третейским судьей избрав, выходите на состязанье иджазы [167] — сочините стихи вдвоем, попеременно, стих за стихом, свое уменье вы покажите открыто — лишь ваше искусство будет для вас защитой! Оба воскликнули в один голос:
— Мы согласны на испытание!
Вали сказал:
— Из красот поэтических я больше всего люблю таджнис [168] , он им всем глава и раис [169] . Двадцать строк стихотворных вы расшейте его цветами и драгоценными усыпьте камнями — так вы покажете свое искусство, а в стихах вы опишете мои чувства к владычице красоты, властительнице мечты, стройной станом, притворством терзающей и обманом, нарушающей обещания, затягивающей ожидание, и покажете, как горька судьба ее бессловесного раба.
167
Иджаза — поэтическое состязание, в котором участники импровизируют попеременно, строку за строкой, стихотворение на заданную тему.
168
Таджнис — букв. «сроднение», по определению арабского теоретика литературы Ибн аль-Мутазза (IX в.), «состоит в том, что в стихе или в речи появляется слово, родственное с другим. Родство же первого со вторым выражается в том, что оно походит на него по сочетанию своих букв». При этом близость слов по корню и по смыслу не обязательна.
169
Раис — глава, вождь.
Говорит рассказчик:
— Сначала вышел старик вперед, а за ним уж и мальчик в свой черед, и так они говорили попеременно за строкою строку, а вали слушал внимательно и был начеку:
Ты сладостной лаской своею мне сердце пленила, Как ласка потом, изловчившись, меня укусила. Меня очернила напрасно — и я умираю, Томлюсь в одиночестве горьком, а ночь как чернила. Готов я пасти кобылиц твоей лжи и обиды, Я пасти греха не боюсь, коль тебе это мило. Боюсь твоего отчужденья, оно меня душит, Разлука с тобой — для души и для тела могила. Притворной измены стрела прямо в сердце мне целит, Не хочешь того исцелить, кого страсть погубила. В крови моей бродит она, не давая покоя, Без крова бродить заставляет неистовой силой. О мести подумать мой ум не решается робкий — Такое высокое место ты в нем захватила! Меня заманила ты в замок своих обещаний, Но двери любви на замок беспощадно закрыла. И губы, в гибкий твой стан — для влюбленных погибель, Губительный трепет и зной разливают по жилам. Хотел бы я узы любви разорвать — да не смею, О, если б ты душу, что рвется к тебе, пощадила!Так, строку за строкой, чередуясь, они стихи говорили и блеском мысли вали пленили. Сказал он:
— Аллах свидетель, вы две яркие звезды на небосклоне иль два алмаза в одной короне! Поистине расходует этот юнец лишь то, чем снабдил его Аллах, ему дано такое богатство, что он не нуждается в чужих благах. Раскайся, о шейх, в своем обвинении и скорей воротись к его прославлению!
Сказал старик:
— Не вернется к нему моя любовь, моего доверия не обрести ему вновь. Его непочтительность я испытал и черную неблагодарность узнал.
Возразил ему мальчик тогда:
— В гневе нет благородства, низкое дело — вражда. Разве Аллах считает возможным возводить на невинного обвинения ложные? Даже если б я дурно поступил или грех большой совершил — разве не помнишь, как ты читал мне в стихах поучения в дни твоего расположения?
Если друг твой споткнется на правом пути, Слишком строго ошибки его не суди! Если он, отвернувшись, обидел тебя, Ты жестоко его упрекать погоди! Друга ты одаряй и даров не считай, От него ты ответных подарков не жди. Он возносится — ты унижайся пред ним, Первым быть он стремится — ты будь позади. ДругГоворит рассказчик:
— Старик как змея зашипел, словно сокол, высматривающий добычу, на мальчика поглядел, затем сказал:
— Клянусь Аллахом, который велик и могуч, который небо украсил звездами и воду низвел из туч, — если я и надумаю мириться, то лишь затем, чтоб от позора укрыться. Этот юнец привык жить на моем содержании, чтоб я заботился о его пропитании. Время было обильное, всего нам хватало, а скупость меня не донимала. Теперь же время пришло, муками замутненное, несчастьями начиненное, рубище рваное тело мое закрывает с трудом, даже мыши ко мне не заходят в дом.
Говорит рассказчик:
— Смягчилось тут сердце вали, он подумал, что превратности времени их совсем доконали, ему захотелось бедным поэтам помочь, и он велел уйти всем зевакам прочь.
Говорит рассказчик:
— Среди толкотни и суеты я все присматривался к старику, стремясь разглядеть его черты. Мне казалось, я где-то его видал, да только издали не узнал. Когда же толпа начала редеть, я подошел поближе и обоих сумел разглядеть: Абу Зейд и сын его рядом стояли — и понял я, что они опять какую-то плутню затевали. Смотрю: уже разошелся народ, и к старику, желая признаться, ринулся я вперед. Но старик ухитрился мне знак подать и на месте меня удержать. Покорный взгляду его и жесту, я стоял, не трогаясь с места.
— Что ты здесь делаешь? — спросил меня вали. — Ведь мы всем удалиться приказали!
Старик поспешил сказать:
— Это мой друг, он мне помогает щедростью своих рук. Тогда разрешил мне вали остаться и на подушках рядом с ними располагаться. А за стихи он им пожаловал плату: по двадцать дирхемов [170] и по халату, потом заставил их клятву дать — дружбу до самой смерти не нарушать. Они горячо за щедрость благодарили и уйти разрешения попросили. Я пошел за ними, чтобы узнать, где они думают остановиться, и тайной беседою со стариком насладиться. Едва мы покинули эмирский двор и вышли все вместе на простор, как меня нагнали помощники вали и обратно к нему позвали. Я сказал Абу Зейду:
170
Дирхем — см. примеч. 34 к макаме 4.
— Вот задача! Зовет он меня, чтоб расспросить о тебе, не иначе. На какую бы выдумку мне решиться и какую рассказать ему небылицу?
Абу Зейд ответил:
— Это простая задача — объясни ему, что он одурачен и что ветер его встретился с ураганом, а ручеек — с океаном.
Я сказал:
— Боюсь, что тебя опалит его гнева пожар или настигнет его наказанья удар.
Он ответил:
— Я сейчас из Багдада в ар-Руху [171] уйду стороной. Скажи, разве может Южный Крест встретиться с Полярной звездой?
171
Ар-Руха — город в Северной Месопотамии (древнесирийская Эдесса, тур. Урфа).
Пришел я к вали в смущении и застал его в явном возбуждении: талант Абу Зейда громко он восхвалял и о горькой судьбе его вздыхал. Потом сказал мне:
— Заклинаю тебя Аллахом, признайся наедине, не при всех, — не ты ли ссудил тому старику одежду, изъянов полную и прорех?
Ответил я:
— Нет, клянусь тем, чьей милостью ты — султан, он не брал у меня одежды с изъянами, это тебе нанесен изъян!
Вали от гнева покраснел и скосил глаза, потом успокоился немного и сказал:
— Клянусь Аллахом, всегда я умел плута разоблачить и любое мошенничество раскрыть. Но я не видел, чтоб шел на обман тот, кто надел одежду аскетов — калансуву и тайласан. Ему меня удалось обмануть, потому что избрал он столь недостойный путь. А теперь хотел бы я знать наверное, куда направился этот обманщик скверный?