Макамы
Шрифт:
Я ответил:
— Он понял, что границы дозволенного преступил, и поскорее покинуть Багдад решил.
Вали воскликнул:
— Пусть Аллах его цель не приблизит и, куда бы он ни направился, всюду его стеснит и унизит! Большей хитрости я не встречал и горше, чем этот обман, ничего не вкушал. Нет ему никакого оправдания! И скажу я тебе в назидание: только ради его таланта я не буду его искать, хотя его нужно бы как следует наказать. Но я не хочу, чтобы в Багдаде хоть кто-то проведал, как я остался внакладе. Ни чернь, ни знать не должны ничего об этом знать. Боюсь я всеобщим посмешищем оказаться и с местом своим при халифском дворе распрощаться.
И вали потребовал, чтоб я обещал ему, пока я в столице, ничего не рассказывать никому.
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я поклялся, что тайну его никому выдавать не намерен, и, как ас-Самауваль [172] , был обещанию верен.
Перевод
Караджийская макама
(двадцать пятая)
172
Ас-Самауваль ибн Адия (VI в.) — доисламский поэт, чье имя вошло в пословицу как символ верности обещанию: он сдержал данное другу слово (когда уже друга не было в живых) ценою жизни собственного сына.
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Как-то раз остался я на зиму в Карадже [173] из-за торговых дел и из-за долга, который я кое с кого получить хотел. А зимою в Карадже стужа сурова — не хотел бы я испытать ее снова. Холод жег и терзал меня, заставляя все время сидеть у огня. Я по целым дням не выползал из норы до той поры, пока не откликнусь на голос голода, когда он меня вконец донимал, или на голос муэдзина, который к молитве призывал. И вот однажды, когда дул ветер колючий и низко нависли тучи, пришлось мне гнездо свое покинуть из-за дела, которое нельзя было отодвинуть. Вдруг я увидел почти раздетого старика — фута [174] на нем так была коротка, что ноги не прикрывала, а его голову небольшая чалма обвивала. Густая толпа вокруг стоит, а он, своей наготы не стесняясь, громко стихи говорит:
173
Карадж (Кередж) — город на северо-западе Ирана.
174
Фута — одежда в виде куска грубой ткани, опоясывающего бедра.
175
Спасенье несли мои рыжие кони… — Под рыжими конями подразумеваются динары (см. примеч. 27 к макаме 3), а под гнедыми — копья.
Потом он сказал:
— О вы, утопающие в благах, выступающие в мехах. Ниспосланное добро не копите, пользу посильную приносите. Блага мирские приманчивы, но превратности мира переменчивы. Сила — призрак пустой, удача — облачко в летний зной. Аллах свидетель, раньше, бывало, пять «п» я к зиме припасал и стужу с ними встречал. А сегодня, о люди, я вам признаюсь: вместо подушки я на руку опираюсь, кожей собственной одеваюсь, из ладони питаюсь. Пусть человек разумный поймет мое положение и опередит судьбы своей превращение. Счастлив тот, кто долей чужой поучается и к жизни последней подготовляется!
Ему сказали:
— Ты талантом и знаниями блеснул перед всем народом, теперь открой, из какой же знатной семьи ты родом?
Старик возразил:
— Что гордиться истлевшими
Затем он продекламировал:
Клянусь, мы дети нынешнего дня, Зачем же гнать мне в прошлое коня? Гордиться надо делом рук своих — Не тем, что кто-то сделал до меня!Тут он скорчился, весь сжимаясь, потом встал, от холода содрогаясь, и сказал:
— О Аллах, дарами мир наполняющий, просьбы рабов твоих без ответа не оставляющий, благослови своего посланника, род его сбереги и мне от мучений холода помоги! Пришли сюда человека великодушного, тебе послушного, который, себя забывая, другим помогает в нужде и раба твоего не оставит в беде!
Так говорил он, словно в душу его Исам [176] вселился и аль-Асмаи [177] в языке воплотился. А стрелы взоров моих все летели к нему, рассеивая сомнения тьму. Наконец я понял: это Абу Зейд нас речью своей увлек, а его нагота — для добрых людей надежный силок. Заметив, что я его узнал и могу раскрыть, что он скрывал, старик сказал:
176
Исам — приближенный слуга (хаджиб) хирского царя Номана ибн Мунзира (см. примеч. 208 к макаме 30), отличавшийся редким душевным благородством. Его воспел в стихах придворный поэт Номана ан-Набига, и с тех пор имя его вошло в пословицу как символ красоты души при низком происхождении или безобразной внешности.
177
Аль-Асмаи — см. примеч. 45 к макаме 5.
— Клянусь светилами и небесами, звездами цветов и звезд цветами, лишь тот укроет меня, кому от природы благородство дано и кровью доблести сердце напоено!
Я уловил, что он в виду имеет и чего другие не разумеют. Тяжко мне было видеть, как дрожит его тело, как его кожа сморщилась и посинела. Снял я шубу, в которую днем наряжался, а ночами холодными укрывался, и Абу Зейду ее отдал, чтоб он от холода не страдал. Старик надел ее без смущенья и тут же начал щедрости моей восхваленье:
О, как прекрасен мою наготу пощадивший! Я благородством его от мороза согрет! Будет укрыт от людских и от джинновских [178] козней Шубой укрывший меня от мучений и бед! Пусть он сегодня одет лишь моею хвалою — Завтра ведь райской парчою он будет одет!178
Джинновский — см. примеч. 83 к макаме 12.
Говорит рассказчик:
— Своим красноречием привлек он сочувствие и внимание всей компании. Стали люди набрасывать на него шубы, шелками крытые, и джуббы [179] , узором расшитые. Столько набросали, что он с трудом удержал, под тяжестью их едва не упал и взмолился Аллаху, чтоб он на Карадж всю милость свою ниспослал. А потом, как велит его обычай, он ушел, довольный богатой добычей. Я поспешил за ним вослед, и, когда мы вышли туда, где глаз посторонних нет, я сказал:
179
Джубба — широкая верхняя одежда.
— Ты от холода мог и с жизнью расстаться, стоит ли так оголяться?
Он ответил:
— Увы, на упреки ведь все мы скоры, порицанья — пустые разговоры. В том, чтобы, сути не зная, друга корить жестоко, нет никакого прока. Клянусь тем, кто голову старца сединой осветил и земле плодородие подарил, — кабы не оголялся, я бы в убытке остался, с подтянутым животом и с пустым сундуком!
После этого он мрачный вид на себя напустил и меня покинуть решил. Но напоследок сказал:
— Ты ведь знаешь характер мой — всегда я перехожу от одной охоты к другой, попеременно то Зейда, то Амра дурачу [180] , и в выигрыше я всегда — не иначе. Ты, кажется, хочешь мне помешать двойной урожай с твоего подарка собрать? Избавь меня от твоих насмешек и поучений, и Аллах простит тебе болтовню и избавит от прегрешений, Но я его весело потянул за рукав и сказал:
180
…то Зейда, то Амра дурачу… — т. е. то одного, то другого. Зейд и Амр — имена, постоянно встречающиеся в грамматических примерах у средневековых арабских филологов.