Макарыч
Шрифт:
— Я ишо хрещанай. Лишний грех на душу брать не стану.
— Какой же это грех? Ты грибы тоже из земли берешь. Так и мы.
— Грибы-то мине сама тайга даеть. За ими в земь не лезу, как вы удумали.
— Так то нефть. Ее кружкой не черпнешь. Да и на каторге ты уголь из земли брал. Из карьера.
— То не своей волей. Нехай ба ведмеди ево ели. Кабы не каторга, я ба тот карьер и смотреть не стал ба!
— Не сердись отец. Не хочешь, не приходи.
— Можа, и добирусь. Но не
— Ты мне ни разу не говорил, что под расстрелом был.
— То долгая байка.
— Нам спешить некуда.
Макарыч опустил голову, ломал в руках хрупкую ветку.
— Чево тибе? Мине и годов-то ужо нимало. Грехов поболе, чем мошкары в тайге. Нешто припомнишь. Ежли их собрать, да зараз, я, почитай, худче всякой нечисти. За все нынче крест несу и ответ держать стану, кады кончусь.
— Неужели столько грехов у тебя?
— Больно много набралось. С эдаким земля не примет. Так и останетца моя душа бесхознай. От ей сам сатана отрекетца. Мине ж смерти никакие не берут. Дажа пуля не взяла.
— Так за что же тебя расстрелять хотели?
— То уж на каторге приключилось. Поначалу за книжника таво. В морозилку ево хотели. Пришли конвойные. По тихой удумали. Мол, начальник за им послал. С бумажками подмочь. А я докумекал. Какия ишо бумаги серед ночи? Ну и поднял камеру. Ить в морозилку завсегда ночью уволакивали. Отвалтузили мы конвой. На другое утро начальник в камеру пришел. Под ливольвером мине выволокли. А люд следом. Отняли. Спасло, што мы в одиночку никуда не объявлялись.
Макарыч замолчал. Смотрел на взявшийся синевой край неба.
— Задождит к утру, — мрачно заметил он.
— Опять ломит тебя?
— Ништо, давай-ка вздремнем малость.
На рассвете леснику стало и вовсе не по себе. Ноги сводила судорога. В спину будто кол вогнали. Он еле вылез из палатки. Сцепив зубы, сел на землю.
Небо голодной сиротой смотрело на тайгу. Деревья от такого взгляда поникли. Трава прилегла. Все приготовилось к затяжному, как песий вой, дождю.
Макарыч встал, крякнув от боли, подобрал под полог сушняк. Укрыл харчи брезентом. И снова залег в палатку. А вскоре заслышал, как с листьев деревьев закапало мелким дождем. Потом он набрал силу и зацокал по брезенту палатки. Заскребся в полог, будто просился погреться.
Лесник услышал, как в соседней палатке кто- то проснулся. Кряхтя, обулся. Вылез. И, послав небу многоэтажное благословение, пошел куда-то. Потом, вернувшись, сказал:
— Пропади она, такая погода, и поработать не даст сегодня.
Макарыч высунулся. Андрей курил в кулак.
— Что, дед, тоже не спится?
— Я уж скоро отосплюсь. Как подохну, так надоест в могиле отлеживатца, —
— Тогда давай на пару перекурим.
— Иди-ко сюды. Тут хочь сухо.
Андрей, согнувшись по-лягушачьи, заполз в палатку. Макарыч подвинулся, тот уселся, вытянув неживую ногу. Сморщился.
— День пропадет даром, — пожаловался он Макарычу.
— Оно и передохнуть вам не грех.
— Не ко времени такое. Буровую нам должны поставить. А мы тут вот задержаться можем.
— Тож не от вас.
— А-а-а, кому это докажешь!
— Н и што не разумеют?
— Не люблю оправдываться. Но ведь и так-то…
Ребят жаль. Мишка совсем заболел. Кое-как держится. Сегодня с этой погодой совсем встать не сможет.
— Полечить ба ево.
— Где? Врачи мне сказали, что ничем не смогут помочь.
— Варнаки! Каво оне умеют? Я не про то. Жиром ведмежьим надо спробовать выходить.
— Поможет ли?
— Не ведаю. Но худче не сделатца.
— Если б вылечить! Эх, дед, до смерти благодарил бы! Мы с ним на фронте в одной роте были. Он себя под пулю подставил, а меня спас.
— Спробовать надо. Глядишь, затянетца рана. Жиром тем много люду выходилось.
— А где ты его возьмешь?
— Не твово ума забота.
— На медведя надо идти?
— Для человека-то и Господь подможет, коль судьба.
— Так это мы сами сможем.
— Вам-то грех. Тайга не взлюбит. Отплатит. Мине простит. Не одну зверью душу сгубил. Но не с потехи. Нужда в том была огромная.
— Один справишься?
— А чево ж?
— Здесь лечить станешь?
— В избу к мине надоть.
— То труднее будет. Но ничего. Сделаем. Колька давно проснулся. Слушал. Молчал.
— Ты Николаю отец, да?
— Вроде как завсегда им был.
— Он много о тебе рассказывал.
— Чево про мине трепатца?
— Да нет, он каждый день тут тебя вспоминал. Хорошо, когда кто-то родной есть.
— Колька весь свет мине. Глядишь, внуков дождусь, коль не сдохну, — выдал Макарыч сокровенную думку свою.
— Будут еще у тебя внуки.
— То-то бы ладно.
— У меня сын где-то есть. А где? Попробуй его теперь найти!
— Война пройдеть, глядишь, сыщетца. Там ишо оженисси.
— Меня уже оженило.
— Закинь печалитца. Ишо какую бабу усватаишь!
— Зачем она мне? Какая ждать захочет? Я-то всю жизнь в тайге. А бабе надо, чтоб муж всегда рядом был. При ней.
— Ништо. Моя старуха ждеть и не хрундучить, и ной раз, верно, зафардыбачить. Так баба ж она на то.
— Твоя в тайге живет, в городе не была. Таких теперь мало.
— Э-э-э, ныне мужиков не густо. Выбор в бабах есть.
— Мне бы Мишку вот вылечить.