Макарыч

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Ох и шельма! Накажи мине Господь, знал, што етих плутовок и черт не перехитрить, а поддалси, старой бес, — ругал себя лесник.

Но тут же заспешил домой. Раз не повезло сначала, знал про то Макарыч, удачи больше не будет. Подходя к зимовью, заслышал рев, треск. Побежал. Когда глянул на зимовье, оторопел.

Медведица, ухватившись за угловое бревно избы, расшатывала его. От этого все зимовье ходором ходило. Лесник скинул с плеча ружье. Прицелился чуть ниже лопатки. Грохнул выстрел. И одновременно с этим тайгу потряс страшный рев. Макарыч на всякий случай

отскочил в сторону. Как знать, куда угодил. Руки тряслись. Из-за дыма ничего не было видно. Но вот завеса рассеялась. Лесник увидел лежавшую на боку медведицу, в предсмертной муке ухватившую лапами завалинку, словно пыталась выдрать ее и вызволить из избы своего пискуна. Но силы быстро оставляли ее. Трава под зверем заалела брусникой. Вздохнув последний раз, медведица рухнула навзничь, словно просила у земли силы или, не выдержав схватки с человеком, лила на сырую, впервые в жизни, стылые, уже беспомощные слезы, пусть и звериной, а все же матухи.

Макарыч подошел к ней. Снял шапку. И, перекрестившись, попросил:

— Прости мине. Господи. Не хотел грех на д у шу брать. Но живота порешила бы она мово мальца. Все мы за глупости страдаем, коли накажишь, нехай я стану ответчиком за содеянное. Кольку лишь пощади. Не карай ево, несмышленова, десницей своей. Не от разума эдакое приключилось.

Дверь избы отворилась, и в сенцы вышел шатающийся от страха, белый, как зимняя луна, Колька. Он плакал так, что Макарычу враз расхотелось его ругать. Из-под рубахи голосил ему в тон ничего не понявший Митька. Колька ухватил руку Макарыча, прижался к нему.

— Чево слюни пустил? Давай избу ладить. Ишь, што нашкодила окаянная, — ругнул медведицу лесник.

К ночи, когда все было приведено в порядок, спросил Кольку как бы ненароком:

— На што из избы вывалилси?

— Испугался, что тебя порвет.

— Чем ба подмог?

— Митьку отпустил бы к ней.

— Откудова знал, што я возвернулси?

— Слышал, как стрельнул.

— То и чужой мог случитца.

— Кому, кроме тебя, нужен?

— Будишь ишо ведмижат воровать?

— Буду…

— Што б тя по ухи жидким пробрало. А коли я не пришел ба?

— Выпустил бы. Потом снова укараулил бы и украл.

— Нашел чево красть. На воле ему краше жилось ба.

— Я за тебя испугался. Да вот избу она окалечила. Сам бы сбег от ей, — уверенно сказал Колька.

— Куды сбег ба?

— К тебе.

— От ей и на коняги не успел ба удрать, — расхохотался лесник. — Не таким, как ты, матухи мозги выкручивали наизнанку.

— Ты сам сказал, что матухи детей не обижают, — вспомнил Колька.

— Да-то титешних не трогають. Ты жа у ей пискуна отнял. За ето она…

Макарыч осекся на полуслове. Стало жутко самому. А что если бы он и вправду не вернулся? И по спине холодные черви поползли.

А потом приключилось и вовсе неожиданное. Думал, запамятовал мальчонка с медведем, да куда там!

Взял он его с собой на ближний обход. Все поначалу было хорошо, шли рядом. Как вдруг глянул лесник — нет Кольки. Туда-сюда оглянулся, мальца и след простыл. Слышит вдруг, где-то

неподалеку рысь фыркает. Он туда. И опоздай на секунду…

Колька сидел под пихтой и кого-то согревал в ладошках. Над ним, согнувшись, приготовилась к прыжку рысь. От выстрела Колька выронил из рук еще слепого рысенка. Упавшего или выкинутого из дупла. Он только теперь понял, что произошло. Но никак не мог прийти в себя. Зубы его выбивали отчаянную дробь.

— Ворочайся в избу! — крикнул на него Макарыч.

Губы мальчишки враз затряслись.

— Айда в обрат! Нешто с тобой в тайгу ходить, свинячий хвост! Разя башка у тибе на плечах? Хто ж, мать твоя коровья сиська, ворога свово греить?

— Я думал, что котенок.

— Мякина гнилая. Иде ж в тайге кошата водютца? Ай заместо мозгов у тя блажь единая? Пшли!

— Не хочу в избу. Я с тобой.

— Будя! Намаилси!

— Уже надоел я тебе? Так и знал! Макарыч от удивления рот раскрыл. Не знал, что и ответить.

— Всем я мешал. Вот и тебе. Зачем только увез меня? Говорил — любить станешь.

— Аль мало я тя лелеял?

— Зачем тогда прогоняешь?

— Штоб слухался опосля.

— Станешь гнать, вовсе не буду.

— Ты што? Артачитца?! — шагнул к нему Макарыч. Колька не отступил. Не побежал. Не закрыл лицо. Он шагнул к леснику маленький, побледневший. Вот только в глазах его застыло жуткое, какое-то нечеловеческое ожидание чего-то страшного.

— Бей! Меня же били. Много били. Я столько хлеба не съел, сколько колотушек видел! Бей и ты! — с нутряным плачем кричал мальчишка.

Макарыч рванул его к себе. Стиснул. Прижал к груди. Тот уже плакал навзрыд. А потому не видел слез Макарыча. Он силился скрыть их. А они, проклятые, — пропасти на них нет! — льются, что у бабы. Лесник вытирал их бородой.

— Эх, бедолага ты мой. Прости дурака старова.

Не хотел забидить. Потерять тибе шибко боюсь. Единай ты у мине на свете. Не станить, на што мине и жисть? Опостылеет все. А судьбина-то у нас на двух — полынная. Худче и не выдумаишь. Так не обессудь. Не худого тибе хотел. Колька никак не мог успокоиться.

— Ну, будя. Не рви душу-то. Она у мине не худче твово — поседела от обид. Тож ни за што их

получал.

— Ты ж большой, сильный. Добрым показался. А сам, как все, — всхлипывал мальчишка.

— Бог мине за грехи накажить. Опосля сам уразумеишь, хто ворог тибе, а хто нет. Раненько судишь. Не в утеху, не змыватца взял тебя. Родным признал.

— Родных не руга… — осекся Колька, вспомнив отца.

— Свои лютей чужих случаютца.

С того дня Макарыч резко изменился. Случалось, бранил мальчишку. Но не пересаливал. Помнил. Стал учить таежной жизни. Показывал все, объяснял. Растил хозяина своему участку. Наука эта, что скрывать, впрок пошла.

Лесник и сам не раз дивился смекалке Кольки. Радовался за него. Знал: в тайге тот не пропадет. Если только не подведут люди, с которыми в отряд попал. Да по горячке, а этого у парня хватало, в беду может влететь. Такого Макарыч опасался больше всего. И хотя обида на Кольку все еще