Маки Перчатки Черничный пирог
Шрифт:
Было очень темно, мне дали сменную обувь и указали в сторону лестницы, которая располагалась в конце первого этажа. Ну как этажа, пустая комната в коричневой, узорной плитке. Хоть залей лед и катайся. На стенах вдоль лестницы висели фото в хаотичном порядке, я узнала Альбертика и его мать, но отца не было ни на одном фото.
Я стала медленно подниматься и поняла откуда запах воска, везде зажжены свечи. Cвечи! Двадцать первый век, свечи восковые, как в храме, даже не декоративные
Я вышла в коридор размерами похожий на школу, куча дверей и все закрыты. Хоть иди и вычитывай имена на дверях. Третья дверь справа открылась и вышла его мама. Не скажу, что она была в восторге. Но может она грустила, что единственный сын не в себе? Она пригласила меня внутрь. А дальше, театр современного искусства…
Сидел профессор с секретарем, которая описывала состояние пациента. Пациент был бледен, исхудавший, впадины под глазами стали оттенка самих глаз. Просто, идеальная жертва.
Взгляд его был направлен в неизвестность. В общем глаза были открыты, но куда он смотрел я не понимала. Либо его, чем- то накачали, либо это результат того, чем он накачал себя сам. Доктор посмотрел на меня с недоверием, как и остальные. Я села на стул рядом с кроватью, даже боялась взглянуть на пациента и на доктора, не горела желанием. Было впечатление, что его не лечат, а отпевают.
– Она пришла, тихо протянул доктор, будто выводя его из транса.
Он начал смотреть, как человек, только с пятой попытки.
– Я хочу умереть, – первое, что сказал он.
Я тоже, ты не поверишь, подумала я. И что ты уставился. От него пахло или не пахло, исходил аромат масел, не знаю каких. Видимо, это благовонья, изгоняющие нечисть. Я еще подумала это вообще доктор или шаманист?
Он еще раз сказал:
– Я хочу умереть..
Я взглянула на врача.
– Поговорите с ним, – обратился он ко мне.
О чем? О чееем?
– Зачем умирать? сказала я. Еще все впереди..
– Я не чувствую вкуса жизни. Меня ничего не радует, – совсем другим голосом отвечал он.
Я не могла в их присутствии сказать, что- то путевое. Так как старалась выглядеть культурной и воспитанной. А не спустившейся с гор. Я всех выпроводила..
Просто присела рядом и смотрела на его лицо. Он позже, тоже повернул взор, но молчал. Я тоже молчала.
– Кому посвящен этот цирк? – позже спросила я.
Этот идиот, просто молчал.
– Ты под кайфом? спросила я. Он закрыл глаза. Логично ..
– Как ты согласилась прийти? я же безразличен тебе..
– Да, безразличен. Я могу уйти, прямо сейчас. Это Лика настояла. Говорят, ты при смерти?
– Ты это открыто говоришь?
– А ты не в курсе?
– В
– А кого мы пытаемся обмануть? Меня? Чувство жалости вызываешь?
Через полчаса я почувствовала, что там, в этой спальне, катастрофически не хватает воздуха. Дурманящий аромат, меня словно душил. Подошла к окну, раздвинула плотные, коричневые шторы. Кое- как открыла дверь, на решетчатый балкон и повеяло осенней сыростью, даже ветер задувал брызги мелкого дождя в помещение. Затем вернулась на место. Он следил за каждым моим движением, не отводя глаз.
– Не поможешь расстегнуть пуговицы рубашки? – прошептал он.
– Не помогу, – ответила я.
Да, он и правда выглядел не очень хорошо. Страшненький. Лицо безжизненное. Позже с небольшими паузами, он по очереди расстегнул пуговицы пижамы, сел, медленно стянул ее с себя. Его кожа, была настоль бледной, было впечатление, что в нем протекает не кровь, а молоко. На фоне бледного лица выделялись вытянутые, серые, именно, серые в этом помещении глаза, со впалыми глубоко посаженными, тоненькими веками. Кошачьи зрачки.
У него было крупное телосложение, но он был очень худой, сухой, я сказала бы. Ребра проступали сквозь кожу. А еще он слегка сутулился, наверное, это особенность многих высоких. Он посидел пару секунд и было заметно, ему не хватало сил. Он снова прилег.
– Я не смогу здесь сидеть вечность. Зачем, ты сказал матери, что хорошо чувствуешь себя в моем присутствии? Тебе нужно лечение. Я в этом вопросе не понимаю ничего..
– Лечение от чего? – cпросил он у меня.
– У тебя есть врач.
– Он не слушает меня. Заставляет думать, как он..
Внезапно, в помещение вошла его и мать и побежала закрывать дверь балкона. К этому времени аромат масел развеялся и комната наполнилась свежестью, на светлой коже его появился румянец.
– Ты что натворила, он же простудится.
Прибежала она и стала настойчиво его укутывать одеялом, как младенца. К слову, мне не понравились ее интонация и поведение. Он пытался задержать непостоянный взгляд на мне, но веки его постоянно тяжелели..
Я поднялась и направилась к двери.
– Не надо, прошептал он. Еще пять минут, прошу..
Мать озлобленно взглянула меня:
– Ему уговаривать тебя, не видишь, как плохо ему.
А я не поняла, я что и виновата? Надо было послушать Давида. Эта Лика непонятная, какая- то..
Итого, я вернулась и села на свой стул. Он дремал все это время в моем присутствии. Мне показалось у него замедленное дыхание. Я взяла его запястье и начала считать, частоту сердечных ударов и они были, правда малы.