Макорин жених
Шрифт:
просто: обкомовская девушка куда-то позвонила и сказала, что надо ехать в общежитие
лесотехникума – там устроят на ночлег. Выйдя в коридор, Макора взглянула на табличку,
прибитую к двери: «Приёмная секретаря обкома».
«Неужели эта девчушка – секретарь обкома, такая молоденькая, совсем ребёнок?» –
подумала Макора.
В техникуме сказали, что курсы будут проходить в лесотехническом институте. У
Макоры захолонуло на сердце: думала ли она в своем Сузёме,
Новая курсантка приоделась, старательно взбила кудряшки на лбу, украдкой взглянула в
зеркальце. К институту подходила с бьющимся сердцем. Большое белое здание показалось
необычно торжественным: вход выдался полукругам, двери высокие, тяжелые. Подъезд весь
обсажен кустами. Они чудно подстрижены, словно по нитке. За чугунной решеткой, среди
зелени, памятник. Макора подошла поближе, прочитала на цоколе: Ломоносов. Подивилась
на крылатого гения, подающего Ломоносову лиру. Странной ей показалась фигура великого
ученого, закутанного в тогу. Но она подумала: «Наверно, так величественнее».
Занятия начались с опозданием: не все курсанты приехали вовремя. В большой светлой
аудитории было пустовато. Макора слушала лектора и думала: «Наверно, это профессор,
может, знаменитый. И вот он учит меня, приехавшую из Сузёма. Как мне понять и не забыть
те премудрости, которые он объясняет?» Но увы, не всё она понимала и приходила в ужас от
того, что почти ничего не запоминалось.
«Голова-то, видно, у меня, как решето, насквозь всё проходит. Вот проболтаюсь тут без
толку, ничего не запомню. Как потом домой вернусь? Скажут: профессора тебя учили. Чего
узнала, выкладывай. А мне и выкладывать нечего. Срам-то какой!»
В перерыв она послушала, о чём говорят другие, и стало легче на душе. Не она одна
такая бестолковая.
Вторая лекция показалась более доходчивой. Профессор (теперь уже другой) говорил не
очень гладко, а понималось лучше, потому что говорил он о знакомом – о лесе. Макора
видела: многие что-то записывают. Она тоже пыталась записывать, но ничего не получилось:
пока одно пишешь, другое пропустишь, и концы с концами не связываются. Закрыла блокнот.
Уж какая ни есть память, а всё лучше, нежели возиться с карандашом.
На третьей лекции стало тянуть в дрёму, голова отяжелела, занемели ноги и руки, начало
уставать всё тело. Хоть бы высидеть до конца! Никогда не думала, что сидя на стуле, можно
устать, а выходит, как ещё можно. Так не устанешь не только в кухне у плиты, но и в делянке
с топором и пилой. Но когда вышла после занятий на свежий воздух, всё прошло. И в душе
появилось новое ощущение, какого раньше не бывало:
важного, чего не знала до этого, и ещё буду узнавать и узнавать».
Теплый вечер разливался над городом. Река и небо светились мягким сиреневым светом.
И трамваи не столь сильно грохотали, как вчера.
Макора уже знала, где садиться на трамвай и где выходить, чтобы попасть в общежитие.
Город стал не таким чужим, как показался при первом знакомстве. Доехала на трамвае до
почты: надо написать домой, а то мать будет беспокоиться. Опустила письмо в ящик,
направилась к выходу – и столкнулась с Бережным. Глазам не поверила. Да и он уставился,
даже вход загородил, люди недовольно заворчали.
По набережной вышли на бульвар, сели на скамейку. Сообщили друг другу, как
оказались в Архангельске. Егор приехал на совещание передовых лесозаготовителей. Живёт
в гостинице на Поморской. Совещание откроется завтра, в театре.
– Видела? От морского вокзала наискосок – большущее такое здание. Вот там. А ты как
здесь очутилась?
– Учусь, Егор Павлович. В институте, в лесном. Там всё профессора, профессора...
Страсть мудрёные лекции говорят, не знаю, пойму ли всё...
Егор потрогал усы, глянул на Макору искоса.
– М-да, девка, далеко пошла. В институте! Профессора...
Макора приосанилась, сказала с важным видом:
– Лекции такие научные, ужас. Профессора ученые, с лысинами, от ума, наверно...
И не выдержала, засмеялась.
– Чудной ты, Егор Павлович. На курсах ведь я. По лесному делу.
– Всё равно добро, – сказал Егор.
Они сидели долго. Уж машины перестали гудеть на улицах, и бульвар обезлюдел.
Макора, нечаянно глянув на часы, воскликнула:
– Время-то! Скоро утро... Тут и не поймешь, когда ночь... Ты уж проводи меня, Егор
Павлович, до общежития.
Егор расправил усы, заулыбался.
– Ровно кавалер барышню провожать... Как в городе...
– Так в городе и есть. Ты что же, думаешь, все в Сузёме находишься?
– Не привычен я по-городскому обходиться. Да придётся, видно... И под ручку
полагается али нет?
– Полагается...
Тих и необычен в летнюю ночь Архангельск. Улицы пусты. Редко-редко прогромыхает
трамвай. На мостовой женщина в фартуке пылит метлой. А светло, что днём. Заря так и не
уходит с неба всю ночь. Крыши домов на той стороне реки в свете зари кажутся аловатыми.
Глянешь в сторону Соломбалы – там ажурные краны судоремонтного завода медленно
двигаются по малиновому пологу зари. А вокруг них собираются кучи облаков. Они на