Макорин жених
Шрифт:
– Вот что, бывшая моя жена, кончать надо. Живи, как хочешь, а я ухожу. Искать меня не
смей...
Он натянул шинель, взял свой вещевой мешок, нахлобучил шапку, постоял. Анфиса
выжидательно навострила нос. Синяков шагнул и почувствовал боль в ступне. Нога
подвихнулась. Он, болезненно морщась, заковылял к двери. Каблуком царапало пол.
– Э! Теперь уж всё равно, не испортит мой каблук твоё былое великолепие, – процедил
он сквозь зубы.
Когда дверь закрылась,
блуждала не то улыбка, не то гримаса. Казалось, Анфисе хотелось и смеяться и плакать
одновременно.
2
Синякову предложили должность начальника лесопункта Сузём. Он согласился. В
поселке он нашел только двух знакомых мужчин – старого мастера леса Ивана Ивановича да
Ваську Белого. И в делянках, и на трассе, и в мастерских хозяйничали женщины.
Федор Иванович обошел свои новые «владения», покачал головой, садясь в кабинете за
рыжий стол, покрытый треснутым стеклом.
– Как же вы с планом-то управляетесь? – спросил он мастера.
– Да как? – Иван Иванович почесал в затылке. – Выполняем помаленьку. С бабами оно,
конечно, хлопотно, да тянемся...
– Ну, ладно, дорогой подробно доложишь. Запрягай лошадь, в леспромхоз поедем.
Лесная дорога, разъезженная машинами, ухабиста, рыхла. Сани то раскатываются в
сторону, то ползут с натугой, задевая вязками о ребро глубокой колеи. Лошадка временами
пытается потрухтеть рысью, оглядываясь на кнутовище Ивана Ивановича, но скоро
переходит на развалистый натужный шаг. Старик подремлет немножко, свистнет, и лошадка
снова засеменит мухортыми ногами, да недолго, опять лениво закачается, вытянув шею.
Синякову эта дорога знакома, сколько раз он ездил по ней в Сузём и обратно. Ёлки,
подпирающие небо, со снежными панцирями на густых ветвях, хлипкие мосты,
сгорбившиеся над речушками. Из-под мостов идет чуть заметный парок. Там полыньи,
черные, что смола. Встречаются редкие развилки: уходящие в сторону дороги разъезжены
слабо, запорошены снегом.
Иван Иванович молчит, смотрит в сизо-белёсую дорожную даль, время от времени
посвистывает, а то, смежив веки, тихо чмокает губами. Спит ли, не спит ли, не поймешь.
Синяков не хочет беспокоить его разговорами. И самому ему приятно помолчать, подумать о
чём-нибудь дальнем-дальнем...
Неожиданно Иван Иванович крякнул, поправил шапку, сбившуюся от толчка саней,
выпрямился и лихо взмахнул кнутом. Сани запрыгали веселее. Уловив недоумевающий
взгляд Синякова, Иван Иванович сказал:
– Докладывать ты мне приказал, товарищ начальник. Так о чём, думаю, докладывать?
Интересно тебе, как мы тут
поди, не слаще. Ей-право...
Он уселся поудобнее лицом к Синякову.
– Оно, конечно, далеко от нас до фронта, а война, она, брат, не обошла, пущай и самый
глухой угол. Понятно дело, пушки у нас в Сузёме не грохочут, мины не рвутся, а и нам всяко
приходится. Главная у нас мужская сила – я, хромой, да Васька Белый. Ваську, вишь ты, на
фронт не взяли, как он ни просился. Пешим ходил в район, в добровольцы определялся. Не
взяли. На военкома, говорят, кричал, требовал, чтобы по телефону дали с областью
переговорить. Ну, кто-то захотел подшутить над мужиком. Дали Ваське телефонную трубку и
сказали, что его слушает областной военком. А телефон-то был соединен с соседней
комнатой. Васька сразу же петухом, даже каблуками стукнул.
– Разрешите доложить, товарищ самый главный военком, это Васька Белый жалуется. На
кого? Да на районного. Одна у него шпала, так уж не знаю, кто он по чину будет – комиссар
али политрук, комбат али ротный – мне всё равно, не в этом дело. В чём? А в том, что он
меня на войну не берет. Как, стрелять не умею? Из винтовки-то не приходилось, нет. Из
дробовика стрелял. Ну, так и из винтовки научусь. Ты не смейся, товарищ самый главный
военком, все наши сузёмские мужики воевать ушли, почему я один должен с бабами
оставаться? Повестку пришлешь? Вот и спасибо, буду ждать. А затем до свиданья...
Сказывают, будто он после этого разговора заглянул в кабинет районного военкома,
подмигнул ему.
– Не обессудь, товарищ районный, выговор за меня получишь. Будь здоров...
Дома Васька ждал повестки, ходил, как неприкаянный, вздыхал.
– Долго не шлет областной. Запарился, наверно, мужик. Мало ли дела-то у него нынче. А
фашисты проклятущие всё прут и прут... Без меня там удержат ли их?
Женщины наши горько потешались над стариком.
– Без тебя, Василий, там всё дело пропало. Ты-то бы уж навел порядки...
Иван Иванович снял рукавицы, распустил наушники у шапки, связал у подбородка
тесьмой, снова надел рукавицы.
– Да, Федор Иванович, сразу опустел в ту пору нащ Сузём. В делянках не стало слышно
мужского голоса. Женщина с топором, женщина с пилой, женщина и на тракторе. Лес,
понятно дело, по-прежнему нужен стране. Лесозаготовки нарушить нельзя. Макора наша
стала бригадиршей. Женские руки, сам понимаешь, им бы иглу белошвейную али кухонную
кастрюлю, а тут берись за топор, бревна ворочай. Дело с непривычки не ладилось. Бывало,