Макорин жених

Суфтин Георгий Иванович

надо. Лесину разрезать не всё равно как, а с умом, с толком. К примеру, так же, как вы дома

сарафан себе кроите, – чтобы и в аккурат получился, и чтобы обрезков меньше осталось.

Понятно вам? Ну дак и ладно. Ты, Марьюшка, на примере им чаще показывай, понятственнее

будет. .

Женщины постигали эту лесную премудрость, иные с охотой и жаром, иные со смешком

да ухмылкой, но так или иначе в лесу работа кипела, стоял такой гам, что, если и водились в

трущобах волки,

они поспешили убраться подальше от греха. Вечером женщины приходили

в бараки усталые, казалось, им больше ничего не надо, только бы добраться до топчана. А

отдохнут с полчасика, и уж неохота заваливаться спать. Вечера зимние длинны, а делом

заняться в бараке не так-то просто: на иной барак всего только одна, коптилка, тут тебе не до

шитья, не до вязанья, заплату на порванный рукав и то с трудом притачаешь. Вот и сидят,

скучают от безделья, тешат душеньку бабьими житейскими разговорами да сплетнями.

Всякое бывает.

Пчёлке дома не сидится, она по баракам ходит, в бабьи разговоры встревает, бабьи

докуки выслушивает. А приходит домой – восхищается.

– Какие женщины! Вы бы знали, Макора Тихоновна, какие женщины' Иные мужей

потеряли, дома у них всё рушится, заваливается, а ведь в лесосеку едут без слова, понимают:

это нужно для победы. А похвали её или, того хуже, посочувствуй, обидится, пожалуй...

Макора улыбается.

– Вот как тебе наши женщины понравились... На то они и северянки. Вот только ростом

чуть коротковаты, ну, да это не велик порок...

– Вечера бы у них, Макора Тихоновна, чем-то занять. Хоть читки, что ли, устраивать?..

В одну из таких бесед и возникла у Машеньки мысль организовать в поселке клуб.

Макора подхватила её.

Собрали женщин. Макора обратилась к ним со странным вопросом:

– Бабоньки, где мы с вами живём?

Женщины удивились столь наивному вопросу.

– Известно где, в лесу.

– То-то и дело, как в лесу, – поправила Макора. – Знаем лишь делянку да теплую печку.

Посплетничать в бараке – только и удовольствий. Хоть у колодца бы встретиться, да и

колодца-то нет. А что, если нам клуб свой устроить?

– Клуб?

– Ещё скажи: театр.

– Может, цирк сварганить, бабы?

Нашлись женщины, не забывшие клуба в старом ярмарочном амбаре на Погосте.

– Тебе, Макора Тихоновна, попредставляться захотелось? Смотри, чтобы топором не

зарубили, как тот раз Митя Бережной...

Девчата табуном около Макоры.

– Верно, верно, надо клуб. Сезон длинен, хоть попляшем, потопаем вечерами, и то

занятие. Зачинайте, Макора Тихоновна, мы всё поможем.

Нашлась поддержка и среди пожилых женщин.

– А что, девоньки, клуб-то бы и не мешал...

–

Хоть на люди порой выйдешь...

Макора дала наговориться всем. Потом сообщила:

– У нас и музыканты есть. Вы и не знаете, что наша Пчелка в консерватории училась...

И пришла очередь ещё одному бараку, доживавшему свой век, преобразиться. Скопом

его чинили, скопом белили, скопом мыли и чистили. А когда первый раз собрались в клубе да

запели протяжные и голосистые старинные северные песни, многим пришлось прикладывать

конец полушалка к глазам.

6

Васька Белый, едучи с Погоста, всю дорогу разъяснял встречным, что он такое везёт.

– Не гроб ли у тебя, Василий? – спрашивали встречные, будто сговорясь.

– Эко дурень! Гроб... То ящик с музыкой. Пьяниной называется. Соображать надо.

Человек трезвый не запоет. Верно? А пьяный – он тебе на все лады. Бывало Харламка

говаривал (где-то он нынче, бедолага, в тюрьме нешто распевает), любая молитва поётся на

восемь разных голосов. Вот и этот ящик – сто голосов у него и сто подголосков, потому и

пьяникой называется. Чуешь дело? Пчелка наша как заведет ящик, тут, брат, выносись,

всякого радия громче и веселее. Она, не смотри что такая тощенькая, играть на музыке

горазда. В Ленинграде она, говорят, училась. На консервных банках, что ли, выколачивала

музыку. Так сказывали, мне что, я со слов передаю...

– На консервных банках музыка? Скажешь тоже.

– А что? Тут и фокус весь. Попробуй-ка ты сыграй. А она, оказывается, играет. Да ещё

как!

– Ты, Вася, слышал звон, да не знаешь, что означает он. Она училась в консерватории,

училище такое музыкальное...

– Я то и говорю, училище, на консервах, что ли...

Васька вез пианино бережно, на раскатах поддерживал сани за передок, под гору сводил

лошадь под уздцы. Он знал, каких трудов стоило Макоре заполучить этот диковинный ящик.

Его в свое время конфисковали у купчихи Волчанкиной, свезли на склад коопсоюза, и там он

стоял, забытый всеми и никому не нужный. А когда Макора добралась до него, оказалось, что

черный этот ящик числится на балансе и коопсоюзовское начальство ни за что не хочет его

отдавать. Была Макора в районе, писала в область – без пользы. Хлопотал рабочком,

хлопотали комсомольцы – не помогло. Тогда Макора послала Ваську Белого:

– Поезжай на коопсоюзовский склад. Знаешь его? Забери там пианино, скажи,

председатель велел. Понял? Так и сделай.

Ваську Белого учить не надо. Он приехал ко складу, потребовал пианино. Кладовщик

удивился, кому это барахло понадобилось.