Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох
Шрифт:
После этого выступления Веберу предлагают баллотироваться в Национальное собрание. Еще в декабре 1918 года, после некоторых колебаний (ведь долгое время он выступал против республиканской формы правления, отдавая предпочтение монархии), Вебер вступает в Немецкую демократическую партию (НДП), недавно основанную по инициативе главного редактора «Берлинер Тагеблатт» Теодора Вольфа. Она объединяла в себе «левое» крыло Национал–либеральной партии, стремившееся к установлению республики (в то время как монархисты объединились в «Немецкой народной партии» Густава Штреземанна), а также сторонников Прогрессивной народной партии, куда входил не только давнишний политический соратник Вебера Фридрих Науман, но и Гуго Пройсс. Полгода спустя Науман становится первым председателем НДП, а Пройсс — одним из главных авторов Веймарской конституции. Вебер пытается заполучить в партию принца Макса Баденского, но ему это не удается, так как принц считает себя неподходящей кандидатурой для работы в парламенте. «Я испытываю инстинктивную ненависть к собранию людей, борющихся друг с другом при помощи слова», — заявляет он, и это
Сам Вебер должен стать главным кандидатом в избирательном округе Гессен–Нассау. Всего с двумя голосами «против» из нескольких сотен присутствующих на съезде членов партии Вебер назначается первым в списке кандидатов (для него самого это «спонтанное избрание вождя»). Правда, при этом никто не спросил мнения местной партийной организации. Вебер, полностью уверенный в своей победе, больше ни о чем не беспокоится, отказывается от посещения своего округа и от предвыборной кампании — поэтому как снег на голову обрушивается на него новость о том, что его, профессора из Гейдельберга, в конечном итоге включили лишь в общий список, лишив тем самым всех шансов на победу. Можно понять недоумение Вольфганга Дж. Моммзена в связи с тем, что исследователь партийной бюрократии и убежденный сторонник представления о политике как о борьбе сам только ждал, всерьез полагая, что его позовут, а ему уже не нужно делать ничего, кроме как выступать с пламенными речами. Однако убеждения и происхождение не смогли одержать верх над профессионализмом[676].
На этом политическая карьера Вебера закончилась. В середине апреля 1920 года он выходит из НДП, обосновывая это так: «Политик должен и вынужден идти на компромиссы. Я же по профессии ученый». А ученый не имеет права идти на компромисс[677]. Но можно ли тогда вообще говорить о политической карьере Вебера? Понятие «политики ученых», которое Фридрих Майнеке употребил применительно к Веберу вскоре после его смерти, способно ввести в заблуждение так же, как подзаголовок «Политические работы», под которым были опубликованы его комментарии по политическим вопросам. Даже в тех случаях, когда Вебер, казалось бы, действовал в политической сфере, в частности, в связи с разработкой биржевых законов, мирными переговорами в Версале или же в преддверии подготовки конституции для Веймарской республики, он всегда ограничивался ролью консультанта и, стало быть, политикой в строгом смысле слова никогда не занимался. «В строгом смысле» в данном случае означает, что он никогда не пытался получить поддержку большинства.
Еще в молодые годы у него выработался особый демонстрационный стиль для тех случаев, когда он высказывался по политическим вопросам. Уже свой первый поход на выборы в 1890 году он впоследствии не раз называл личным вызовом, так как он голосовал за консерваторов, несмотря на то что его семья придерживалась либеральных взглядов. Вскоре он, однако, замечает, что свободные консерваторы представляют интересы крупных землевладельцев, и в следующем году уже не отдает им свой голос. Будущее Германии видится ему в свете комбинации наступательной национальной политики, индустриализации и решения социального вопроса, а поскольку его мать придерживается схожих взглядов, он принимает участие в Евангелическо–социальном конгрессе, основанном с целью подорвать монополию социал–демократии на социально–политическое представительство промышленного пролетариата. Впрочем, главная идея этого полемического объединения, стремившегося положить в основу патриархальной системы социального призрения протестантскую любовь к ближнему, нисколько не трогала Вебера уже хотя бы в силу отсутствия у него всякого интереса к религии.
Здесь начинается дружба Вебера с Фридрихом Науманом, связывавшая их всю жизнь; несмотря на это, Вебер, однако, так никогда и не стал убежденным сторонником новых национал–либералов. На учредительном съезде науманского Национально–социального союза в конце 1896 года в Эрфурте он предупреждает собравшихся, что, создавая партию людей, с трудом влачащих бремя жизни, они рискуют превратиться в «политических марионеток»: только борьба за власть и доминирование одного класса открывают путь к политике, а отнюдь не жалость к тем, кто лишен всякой власти. И снова Вебер здесь присоединяется к партии, не одобряя ее программу. Да и какой могла бы быть программа, которую бы он принял? Он против влияния юнкерства, против придворной политики, против пассивности либералов старого образца и против социал–демократии, которая «вколачивает» Маркса «в головы масс, как некую догму». Он хочет отстаивать интересы буржуазии, осознающей свою власть, но не верит, что она вообще существует. В 1893 году Вебер вступает в Пангерманский союз — еще одну организацию, занятую пропагандой колониальной политики и патриотического сознания; здесь, как ему кажется, разделяют его взгляды на польский вопрос и имперские задачи Германии. На этот раз он продержался шесть лет, прежде чем покинул и этот союз в знак протеста против слишком лояльного отношения к партии аграриев. Кроме того, он лучше знает, что отвечает национальным интересам Германии, а каким–то другим политическим интересам, кроме тех, что определил для себя он сам, он служить не намерен. С 1915 года Вебер постепенно превращается в непримиримого противника пангерманистов, программа которых с начала нового века становилась все более и более радикальной. Опираясь на социал–дарвинистские и расистские теории и поддерживая концепцию расширения германского «жизненного пространства» в мировой войне, они одобряли практически все пункты национальной «политики чувств», которую Вебер считал фатальной ошибкой[678].
Конгресс, союз,
Когда все надежды на место в Национальном собрании рухнули, а Вебер заявил, что не пойдет ни на какие уступки партийной верхушке, поток пламенных речей стал постепенно иссякать. Тем не менее 28 января 1919 года в Мюнхене он читает доклад «О политике как профессии». Выступить с докладом его пригласили студенты, и он согласился только после того, как они пригрозили в случае отказа позвать вместо него Курта Эйснера. «Политика как профессия» — это своего рода дополнение к «Науке как профессии» и один из наиболее часто цитируемых текстов Вебера. Сам он, впрочем, считал этот доклад скорее неудачным, да и те слушатели, которые могли сравнить его с «Наукой как профессией», были разочарованы.
Фактически «Политика как профессия» — это прежде всего фрагмент из рукописи, которая позднее будет издана под общим названием «Хозяйство и общество». Вебер в общих чертах излагает свою концепцию трех идеальных типов легитимного господства и выдвигает тезис, что сама идея профессии коренится в личной харизме вождя, который в глазах тех, кто следует за ним, призван заниматься политикой[679]. Однако, чтобы удержаться у власти, харизматическому лидеру необходимы также оплачиваемый управленческий штаб, обладающий престижем в обществе, и административные средства управления. Вебер приводит многочисленные примеры, иллюстрирующие разницу между «жизнью ради политики» и «жизнью за счет политики». Он кратко касается вопроса о том, где, собственно говоря, размещается власть–наверху у министра или же внизу у профессионального чиновника, но не делает никаких выводов из своего ответа, согласно которому власть находится наверху, ибо только сверху можно угрожать санкциями, хотя при помощи угроз добиться можно не всего, и власть сильно зависит от информации. Он перебирает сословия и профессиональные группы, которые могут брать на себя политические роли (духовенство, писатели–гуманисты, придворное дворянство, английские мелкие помещики, адвокаты), а затем совершает экскурс в историю политических партий.
Не позднее того момента, когда Вебер приближается к последней трети своего доклада, вероятно, все его слушатели уже спрашивали себя, к чему он, собственно, клонит. Он же клонил к тому, что озвучил в самом начале, — к контрасту между понятиями «профессии» в смысле «работы» или «дела» и профессии в смысле призвания. Для Вебера все эти исторические примеры — это не более чем материал, позволяющий выявить механизм «выбора вождя», который в проблематике профессиональной политики интересует его больше всего. Люди, как он считает, обладают лидерскими качествами, инстинктами власти, харизмой. Распознает ли эти качества политическая система? Как она их распознает и при каких условиях люди с подобными характеристиками в принципе обращаются к политике? Вебер опасается, что в будущем все будет определяться деловой хваткой, погоней за должностями и партийным конформизмом. Не имеющие реальной власти парламенты не притягивают к себе политически одаренных людей. В этом он видел обреченность Германской империи. В соответствии с этим он очерчивает неизбежность альтернативы между демократией вождя с системой, исполняющей его приказы, и господством профессиональных политиков, пришедших во власть не по призванию.
Тем не менее критика его остается абстрактной, так как определение политического «таланта» он вынужден давать независимо от конкретных организационных условий. И тогда он объясняет, что есть люди, которым «позволительно […] возложить руку на спицы колеса истории», и вопрос лишь в том, дойдет ли до них ход в процессе функционирования политической системы. Вебер в данном случае, рисуя психологический портрет идеального политика, говорит и о себе самом: увлеченный, разумный, чуждый тщеславия. При этом «разумный» в данном контексте означает лишь, что политик служит делу, а не стремится к власти как таковой — «какая–либо вера должна быть всегда». Чего Вебер совершенно не приемлет, так это «нерыцарское поведение» в политике, нежелание понять другое мнение, припоминание чужих ошибок. Политика–это дело чести, и после войны недостойно поднимать вопрос о том, кто ее начал, ибо «сама структура общества породила войну». Как социолог Вебер в своей теории утверждает, что любое социальное действие имеет причины, восходящие к конкретному индивиду, а как представитель побежденной нации он апеллирует к обществу! Так что же — коснулись политики колеса истории или нет? Получается, успехи они могут относить на свой счет, а провалы — оправдывать действием анонимных сил?