Макс
Шрифт:
Режиссер: Вот эту, написанную нашим… автором…
Актриса: Вот этим.
Режиссер: Вот этим. (Автор раскланивается…) И я лишь изображал, разумеется… (к автору…) что я изображал?
Автор (заглядывая в текст…): Растерянность, удивленье, негодованье.
Режиссер: Вот-вот, растерянность, удивленье, негодованье… На самом деле…
Автор (перебивая его…): И смею заверить вас, вам превосходно все это удалось.
Режиссер: Спасибо.
Автор (к первому актеру…): И вам, смею заверить вас…
— А между тем, тот, первый актер вновь оказывается в стороне от всех остальных, и вновь стоит неподвижно, ни в чем не участвуя.
— Вам тоже все удалось. Это было так
— Зато теперь, — говорит режиссер, — теперь вам тоже следует признать, наконец…
Актер: Что и я играл лишь некую роль… роль актера, выходящего из своей роли.
Режиссер: Совершенно верно. Роль актера, выходящего из своей роли.
Актер: Вот из этой-то роли я и хотел бы — выйти.
Режиссер: Как, вы опять начинаете?..
Автор: Все правильно. Именно так и сказано в тексте. Здесь все становится…
Актер (выходя на авансцену…): Здесь все становится спектаклем, что бы мы здесь ни делали. И вот я снова… да, вот я снова стою здесь, стою перед вами. Я смотрю в зал, я говорю. Я еще сам не знаю, что я скажу… но что бы я ни сказал, это тоже будет лишь некая роль… лишь некая речь, обращенная к публике. Ведь мы всегда говорим, всегда с кем-нибудь говорим… и даже если мы говорим, что мы — не хотим говорить, это тоже лишь некая речь… среди прочих речей… обращенных к кому-то… Но я (он вновь начинает ходить по сцене, сначала медленно, потом все быстрее…) — но я отказываюсь… Я хочу сказать… нет, я не хочу говорить… Я не хочу говорить, что я (пауза…) — не хочу говорить. Я отказываюсь играть… я не хочу — отказываться играть… Ведь это тоже лишь некая роль… всего лишь некая роль…
— А что же все остальные?
— Сидят или стоят… неподвижно… как будто в недоумении…
— И я хочу выйти отсюда… выйти отсюда… выйти и вырваться… Но выйти отсюда значит выйти из этой роли… актера, выходящего из своей роли…
Режиссер (подходит к нему; тот останавливается…): Однако ж вы согласились играть эту роль… актера, выходящего из своей роли… И вы не просто согласились играть ее… но вы, вспомните, вспомните, вы так стремились, так хотели ее играть, и так старались… на репетициях…
— Я должен был сыграть ее… хотя бы однажды… вот здесь, на сцене и наяву… Точно так же, впрочем, как я должен был, хотя бы однажды, сыграть ту роль, которую я играю сейчас…
Режиссер (к автору…): Позвольте, это тоже есть в тексте?
Автор: Конечно. И это, признаюсь вам, одна из моих самых любимых реплик…
Режиссер (к актеру…): И значит, сейчас вы играете…
Автор (отвечает за него…): Роль актера, выходящего из своей роли… актера, выходящего из своей роли…
Актриса (подходя к ним…): Нет, позвольте, что-то я здесь запуталась… в падежах.
Автор (берет ее под руку и как будто прогуливаясь с нею по сцене…): Ну как же; это очень просто; я объясню вам. Мы выходим из одной роли — мы попадаем в другую; выходим из другой — попадаем в третью; выходим из третьей — и так далее, и так далее, и так далее… Мы пытаемся не играть — это тоже игра. Мы пытаемся не играть в то, что мы не играем, — но и это тоже игра. Мы всегда играем, во что бы мы ни играли. Мы всегда здесь, внутри, где бы мы ни были. А там… (указывает на дверь…).
Актриса (отстраняясь, с видом, отсутствующим и вдохновенным…): Никакого там вообще, может быть, нет. (Вновь принимаясь ходить, по сцене,
Автор: Да, правда. И я поручил ее вам… просто так. Кто-то должен был произнести ее…
Актер (вновь выходя на авансцену…): Ах, да… вот… вы правы… Никакого там вообще, может быть, нет… вообще, может быть, нет… И вот я снова, снова и снова стою здесь, всегда здесь, перед залом… И что бы я ни говорил, что бы я ни сказал, это всегда будет лишь некая роль, лишь некая речь, обращенная к публике. А я хочу выйти отсюда… выйти отсюда… я действительно хочу выйти отсюда… Я играю сейчас… разумеется. Я произношу лишь некий текст… вами (с внезапным вызовом, к автору…), вами, вами написанный… мне все равно… все безразлично… Я хочу лишь выйти отсюда… я никогда, наверное, не выйду отсюда… Я всегда буду здесь, на сцене, в одной из этих ролей… А там… вы правы… никакого там вообще, может быть, нет…
И все? — Все. Да, вот до этого места дочитал я, я помню, в тот вечер (в ту — уже ночь…), и дальше читать отказался (дальше читать было нечего…), и поднял глаза от рукописи… волнуясь и радуясь.
— Ну как? — спросил Фридрих.
— Смешно и непонятно, — сказала Лиза.
— Вполне понятно, — сказал Сергей Сергеевич. — Понятно исходное положение, понятно теперь и дальнейшее. Но должно быть еще понятнее… и еще чуть-чуть, пожалуй, смешнее.
Он попросил у Фридриха сигарету, он посмотрел на меня.
— Переделайте кое-что… скажите прямо о том, на что вы лишь намекаете… разработайте комические эффекты… сделайте некоторые уступки зрителю… в конце концов не знающему ваших… скрытых предпосылок. И немного растяните все это… добавьте что-нибудь… какие-нибудь побочные… понятные всем мотивы. Тогда можно будет подумать о постановке.
— Но неужели, — сказал я, — неужели вы всерьез полагаете, что такая пьеса может быть поставлена, сыграна?
— Почему нет? — ответил он в свою очередь. — В конце концов возможность… или невозможность чего-либо проверяется только на опыте. Я хотел бы… попробовать. Почему нет, в самом деле? И я уже давно ищу чего-то подобного. Театр ведь сам… (к Лизе, Фридриху…) о чем мы уже не раз говорили… сам стремится к разоблачению своей сущности, обнаженью своей природы. Так что заканчивайте, заканчивайте скорей вашу пьесу… и переделайте, чуть-чуть, но все-таки упростите ее. Кто знает… может быть, что-нибудь и получится… у нас с вами.
И потом была, разумеется, ночь; и я стоял, один, у окна; и влажным блеском отсвечивал, я помню, асфальт; и земля, с прошлогодними, из-под осевшего снега проступившими листьями, казалась уже совсем, по-весеннему, черной; и вспыхнули, на мгновение, осветили двор, стену, и снова погасли фары какой-то, среди темных улиц, пустых переулков заблудившейся, должно быть, машины; и очень долго не мог я, я помню, заснуть: как будто (думаю я теперь…) — не желая возвращаться, не имея сил возвратиться в ту (мою собственную, теперь уже не существующую более…) жизнь, — в ту жизнь, следовательно, в которой были ночи и дни, засыпания и пробуждения, свидания и встречи, улицы, переулки… — и в которой (думаю я…) — в которой мои, как бы иначе, в иную сторону направленные усилия, — отвергнутые возможности и принятые решения, — диалоги, фразы и реплики, — тайные помыслы и далекие планы, — в которой все это тоже было, или, если угодно, оказывалось: некоей — для меня, конечно, важнейшей, — но все же лишь некоей частью: самой этой жизни, — и словно уравнивалось в правах: с засыпанием и пробуждением, утром и вечером, погашенной лампой, задернутой шторой…