Малая земля
Шрифт:
Полковник Потапов, невысокий, коренастый, рыжий, с резкими чертами лица, был явно не в духе. Он отпускал по адресу командования нелестные замечания. У него для этого были основания. За его спиной семьдесят дней осады Одессы, двести пятьдесят дней боев в Севастополе, а вот здесь постигла неудача. И не по его вине. Один батальон его бригады погиб в Южной Озерейке при высадке. Другой батальон и артиллерийский дивизион увезли в Туапсе. Теперь в его распоряжении оказались только стрелковый батальон да две роты — разведчиков и автоматчиков.
— Мне
Командующий артиллерией нетерпеливо махнул рукой.
— Ладно, полковник, чего нет того нет. Давай договаривайся с Куниковым…
В эту ночь командование десантом принял на себя полковник Потапов. Куников получил назначение старморначем. Но его отряд еще не снимался с позиций. Воронкин после продолжительного разговора с Сабаниным отправился на свой пост.
То, что днем ожидает его огненный ад, уже не очень беспокоило. Человек привыкает ко всему. Ничего не поделаешь, надо приспосабливаться и для жизни в аду.
В последующую ночь высадилась десантная бригада полковника Горпищенко, а еще через два дня — 83-я бригада полковника Красникова.
Воронкину объяснили, что ему следует подняться на гору Колдун, так как плацдарм расширился и крупной артиллерии нужно поражать глубинные цели, а поддерживать пехоту будет артиллерия десанта.
Вечером Воронкин пошел к Куникову. Отряд майора также был снят с передовой, нес теперь охрану берега и следил за разгрузкой кораблей и эвакуацией раненых. В отряде осталась только пятая часть его состава.
Последние двое суток Воронкин не видел Куникова. А десантный день, может быть, равен фронтовому месяцу и году мирной жизни. Лейтенант и майор обнялись, как старые друзья после долгой разлуки.
— Значит, уходишь от меня, — вздохнул Куников, выслушав сообщение лейтенанта. — Счастливого пути, Николай от артиллерии.
— Что передать командиру дивизиона?
Задав этот вопрос, Воронкин вдруг почувствовал, как дорог и близок стал ему этот майор, весь его отряд отважных ребят. Спазма перехватила горло, а глаза застлала влажная пелена. Столько перенести вместе — и вдруг расстаться, навсегда, может быть! Черт возьми, сколько в человеческой жизни несуразного!
Куников внимательно, чуть склонив голову, посмотрел на лейтенанта, а потом почти торжественно сказал:
— Передай от всех живых и погибших моряков нашу глубокую благодарность. А тебе, Коля, когда возьмем Новороссийск, мы поставим памятник из осколков артиллерийских снарядов. Этим мы, морские пехотинцы, выразим высшую благодарность береговой артиллерии.
Он протянул ему руку на прощанье и уже весело сказал:
— Встретимся еще, Николай от артиллерии. Фронтовые дороги велики, но часто и сталкиваются. До встречи!
4
Но
С опущенной головой возвращался Воронкин в Геленджик. Много он потерял товарищей, но эта утрата была для него самой тяжелой. Что-то словно оборвалось в груди, какая-то пустота образовалась вокруг. Несколько дней лейтенант ходил, как потерянный, утратив свою обычную веселость. Он брал гитару, уединялся и пел под грустный аккомпанемент одну и ту же песню: «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк».
В таком настроении его однажды вызвали в СМЕРШ.
Воронкин недоумевал, зачем он понадобился чекистам.
Комната, в которой он оказался, была очень просторной. Стены и потолок выкрашены в розовый цвет, а окна задрапированы чем-то темным. У одной стены стоял кожаный диван. Его наполовину скрывал темный занавес, спускавшийся с потолка. Посредине комнаты — полированный стол. За ним сидел пожилой капитан.
Воронкин доложил о своем прибытии.
Капитан поднял на него глаза. Они были у него голубые, усталые.
— Садитесь.
Голос у него оказался басовитым, хотя внешность его была не очень внушительная — сутулый и узкоплечий.
Лейтенант сел на черный стул и вопросительно посмотрел на следователя.
— Вы Мунина знаете? — спросил капитан.
— Знал.
— По рации с ним переговаривались?
Капитан подвинул ему бумагу и ручку.
— Напишите все, что знаете о нем. Можете курить.
Когда Воронкин закончил писать, капитан сказал:
— Теперь садитесь на диван и задерните занавеску, И никаких признаков присутствия.
«Что бы это значило?» — с недоумением подумал лейтенант.
Капитан приоткрыл дверь и кому-то отдал распоряжение. Вскоре в комнату ввели человека. Капитан пригласил его присесть. Несколько мгновений стояла тишина.
— Что вы знаете о Воронкине? — спросил капитан.
— Я уже говорил.
Лейтенант невольно вздрогнул. Кто бы это мог быть? Голос вроде незнакомый, сиплый, приглушенный. Зачем капитан посадил его за занавес, лишив возможности взглянуть на говорившего?
— Прошу повторить.
— Воронкин был у нас командиром отделения в училище. Веселый и беспечный по натуре, любил петь цыганские песни. С дисциплиной у него было не очень-то…
Это же Мунин, черт бы его побрал! Но как он оказался тут? Воронкина так и подмывало отдернуть занавеску.
— Значит, не очень-то…
— Не то, чтобы… — замялся Мунин. — Злостных нарушений не было, но вообще…
Он замолчал. Несколько мгновений молчал и капитан. Слышался только шорох перебираемых им бумаг. Потом капитан чиркнул спичкой и почему-то полушепотом спросил: