Малая земля
Шрифт:
— Значит, утвердили меня директором? Благодарю за доверие.
Лейтенант, лежа на перине, подперев рукой голову, совсем тихо запел цыганскую песню, но быстро умолк, вспомнив, где находится. Он любил петь. Голос у него был слабый, но пел он, как говорят, «со слезой во взоре». Во время пения прищуривал черные глаза, как будто спрашивал: «Ну как? Недурно получается?»
Около него на полу сидел боец Иван Порожнюк, рябой, стеснительный паренек, недавно прибывший в разведывательную роту.
— Душевно вы поете, товарищ лейтенант. И по виду, как
— Нет, дружок, — улыбнулся лейтенант, — не цыган я. Самый настоящий русский. Я модельный сапожник из Днепропетровска.
— Сапожник?! — удивился Порожнюк.
— Модельный! Понимать надо. Самую изящную обувь делал. Сижу, бывало, на своем кресле и напеваю цыганские песни. Бесподобно!
В разговор вмешался боец Макеев, бывший шахтер.
— А я люблю русские песни. Во всем мире нет лучше русских песен.
— Мы тоже русские песни любим, — сказал Тренгулов. — Русские и украинские песни за душу берут, а цыганские только нервы щекочут.
— Отчего не спеть и русскую? — согласился лейтенант. — Только завтра. А сейчас — спать! До рассвета недалеко. Наблюдать за фашистами надо…
Недорез зевнул:
— Чайку бы выпить горяченького, с вишневым вареньем.
Пристрастие Недореза к чаю удивляло разведчиков; он обычно не пил водки, а менял свои фронтовые сто граммов на сахар у любителей лишней стопки. О чае он отзывался так: «В чаю души не чаю».
— От чаю ты и отчаянный. Мне это еще бабушка говорила.
— Чаю нет, Недорез. И варенья нет.
— А все из-за фашистов. Ох, дойдут руки, наделаю из них компота.
Разведчики легли спать. Один встал в коридоре часовым, а лейтенант начал выбирать позиции для наблюдения. На стороне противника слышалось какое-то оживление. «Видимо, смена или пополнение прибыло, — прислушиваясь, подумал лейтенант. — Пробраться бы сейчас со своими разведчиками поближе к вражеской стороне, швырнуть десяток гранат, ухватить пленного». Но лейтенант только вздохнул, понимая, что нельзя осуществить свое желание. Ему приказано только наблюдать, а за «языком» сейчас где-то крадется другая группа разведчиков.
Перед рассветом Камергородский разбудил разведчиков и указал каждому место для наблюдения.
День показался разведчикам удивительно длинным. Зато результаты наблюдений были отличными. Стало ясно, что гитлеровцы что-то замышляют. Вечером Камергородский написал разведдонесение и послал с ним Ивана Макеева в штаб. Через два часа тот вернулся с приказанием продолжать наблюдение.
— А продукты принес? — спросил Недорез.
— Кто о чем, а Недорез о харчах, — усмехнулся Нарочный.
— А место здесь тихое, — заметил лейтенант. — Если бы можно песни петь, совсем жить было бы неплохо. Как, товарищи?
— Это верно, товарищ лейтенант, — сказал осторожный Нарочный. — Но ежели бы заметили нас днем, то не поздоровилось бы. Схлопотали бы десяток мин или снарядов.
— Так ведь не заметили, — возразил Макеев, — так что нечего употреблять слово «ежели».
— Наше счастье.
— Счастье…
После
— Ночью тоже будем наблюдать. Сдается мне, что фашисты замышляют наступление. Напоминаю о бдительности. В эту ночь может всякое случиться. Если фашисты вздумают наступать, то наш дом им понадобится.
Однако ночь прошла спокойно. Но на рассвете неожиданно началась артиллерийская стрельба, потом часто застучали пулеметы и автоматы. Стреляли со всех концов Станички.
— Тревога! — крикнул Тренгулов, стоявший на посту.
Разведчики вскочили и схватились за оружие. Лейтенант выбежал в коридор.
— Тренгулов, в чем дело?
— Похоже, что гитлеровцы идут…
— Бесподобно!
Лейтенант выглянул за дверь. По пустырю бежали, согнувшись, гитлеровцы. Тренгулов вскинул автомат и выпустил длинную очередь. Несколько гитлеровцев упали, остальные бросились на углы разбитых домов и притаились. Вскоре они выскочили и кинулись прямо к двухэтажному дому.
— Тренгулов, береги коридор, а мы будем бить через окна! — крикнул Камергородский.
Тренгулов вбежал в коридор и увидел на пороге гитлеровца с автоматом наготове.
— А, шайтан! — выругался Тренгулов.
Громыхнула граната. Разведчики через окно открыли огонь из автоматов.
— Рус, сдавайс! — кричали гитлеровцы, окружая дом.
Камергородский метнул гранату.
— Их тут до черта, штук сорок, — заметил Нарочный.
— Нечего считать, — сердито ответил лейтенант. — После боя мертвых сочтешь.
Гитлеровцы начали бросать в окна гранаты. Две разорвались в комнате, где были разведчики… Осколком ранило троих, в том числе командира взвода.
— Быстренько на второй этаж, — скомандовал лейтенант, — а то здесь нас перебьют.
Разведчики по каменной лестнице перебежали на второй этаж. Тренгулов захватил и куклу.
— Айда, хозяйка, тут плохо будет.
Он примостился на верхней ступеньке лестницы, деловито разложил гранаты и взял на мушку вход в коридор.
— Пожалуй, мы влипли основательно, — с тревогой заметил Макеев. — Что делать будем?
— Как — что делать? — крикнул Камергородский. — Драться! Биться насмерть. Ясен приказ?
— Ясен, конечно, — хладнокровно заметил Недорез, — хватило бы патронов.
— Боеприпасы беречь!
Камергородский осторожно выглянул в окно. Гитлеровцев стало еще больше. Кругом шла стрельба. Лейтенанту было ясно, что фашисты наступают по всей Станичке.
— Ребята, все к окнам. Фрицы нас не видят. Огоньку из всех автоматов! — скомандовал Камергородский.
Неожиданный огонь из пяти автоматов внес смятение в группу столпившихся у дома солдат. Уцелевшие попрятались, но некоторые сообразили, что на первом этаже разведчиков нет, и бросились в коридор. Там их настигла брошенная Тренгуловым противотанковая граната. Шесть фашистов осталось на месте. Седьмой, жалобно воя, пополз к выходу, за ним тянулся кровавый след. На пороге и он замер.