Мальчик и облако

Урусов Алексей

Толпа согласно покивала и двинулась в сторону здания аэропорта, двумя волнами нависшем над взлётной полосой.

***

На борту лайнера цесаревич между тем, делился с отцом своими впечатлениями от отдыха в Крыму: – А в конце больше всего понравился выход в море на яхте. Нам накануне завезли комплекты флотской формы. На флоте всё не так, как у сухопутных: там даже на форме есть такая специальная накидка на плечи, гюйс называется. Нам форму выдали, мы её примерили и сами гладили. Утром за нами приехал кунг. Это такая специальная машина, ээээ… на грузовом шасси, моряки ездят на ней, а не на джипах. Кунг – это кузов унифицированный негерметичный, так расшифровывается. Там уже сидели моряки, которые ехали на яхту заступать на смену. Смена на море измеряется склянками. Их бьют каждые полчаса, но на самом деле не бьют, а просто так

называется, просто звонят в колокол, каждые полчаса на раз больше. А потом обнуляют и снова с одного раза начинают. А в полдень отбивается рында – звонят трижды по три раза. Как нас привезли к яхте, сразу предупредили, что на палубе ни в коем случае нельзя свистеть и плевать.

– Мы там из пушек стреляли, из древних, большими бронзовыми шарами – ну, ядрами: вставляем мешок с порохом, утрамбовываем, закладываем ядро, специальным маленьким факелом зажигаем. На каждое действие даётся команда, и как её выполнил – докладываешь, и только потом следующее действие. И бабах – ядро летит в мишень – такой большой контур корабля из досок и разносит его в щепки.

– Аааа… А вначале, когда мы на яхту прибыли, ветра не было. Это штиль называется. И матросы ходили грустные – им за этот выход обещали премию, и они боялись, что в безветренную погоду в море не пойдём и премии им не будет. Матросы хотели уговорить капитана, чтобы он выбросил фуражку – есть такая верная примета на флоте: если бросить фуражку капитана на путь ветру, то ветер появится. Но капитан не согласился, он что-то им такое сказал, тихое, мы не расслышали, так как в стороне стояли, но матросы после этих слов от него бросились в рассыпную. А потом матросы взяли листок и стали писать жалобу Николе Чудотворцу, где записали фамилии девяти лысых мужиков, не знаю, зачем в жалобе лысые мужики, нам не рассказали, но в списке должно быть именно девять – если меньше или больше, то жалоба не работает. Матросы стали ногтями царапать мачту, как будто они кошки, и потом бросили бутылку с запиской в море. И все стали молиться Николе Морскому. А ещё они поливали паруса водой и полоскали в море швабру, ну это такая палка с тканью, которой моряки палубу драят. Хотя выглядело так, как будто моют. И помогло – ветер появился. И мы на яхте вышли в море. И стреляли из пушек и стояли у штурвала. Нам всем дали порулить. Я бы на летних каникулах ещё приехал и на яхте походил: моряки «ходят», а не «плавают».

– А в конце дня мы на подводной лодке погружались. Но лодка не обычная, а научная. Там и внизу и с боков большие иллюминаторы и через них дно и море видно. И мы полностью шли под водой и смотрели – там водоросли шевелятся и рыбы ходят и нас не боятся. И потом капитан сказал, что мы теперь моряки-подводники, осталось только ритуал посвящения провести. И нам дали целовать кувалду, которую подвесили на верёвочке и раскачивали, потом налили солёной воды и после того как выпил, нужно было громко кричать «Мама, я моряк!». И мы все громко кричали. И я тоже громко. А громче всех кричал Костя Острожский. Он у нас в классе вообще запевала: когда он поёт, больше никого не слышно.

Наследник престола улыбался, слушая увлечённо рассказывающего сына, радовался ярким впечатлениям, которые он получил за две недели каникул в Крыму и немного грустил, вспоминая свои детские годы.

Цесаревич не знал, что вся программа была согласована с отцом, и та же «дежурная смена в кунге» являлась группой спасателей, состоявшей из спецназа. И «рулить» яхтой можно было весьма условно – действия прытких «временных капитанов» контролировал ещё один рулевой и искусственный интеллект, не позволявшие закладывать опасные виражи. А за подлодкой двигалось не только дежурное спасательное судно по поверхности, но и ещё две подлодки, страхующие с флангов. Все понимали, насколько ценной является жизнь ребёнка, который, приплюснув нос к иллюминатору, с блаженной улыбкой на лице, обозревал подводные окрестности. Да и все его попутчики принадлежали к высшей элите страны, и с их голов ни один волос не должен был упасть.

Владимир. Дом Перловых.

Столько слёз я не видел никогда: встречавшая нас в аэропорту Оксана Евгеньевна расплакалась сразу же, как только мы дружной толпой начали спускаться по трапу. Обнимая и целуя детей, и меня в том числе, она не преставала утирать слёзы, которые всё текли. К этому мокрому процессу скоро присоединились Катя и Юлия, и даже Борис немного хлюпал носом.

Геннадий Алексеевич пытался утихомирить плачущую половину семейства, но удручённо кивнул нам с Василием: – Ну, это женщины!

Хоть я вида и не подавал, но мне, на самом деле было очень приятно, как тётя Оксана меня обнимала, лохматила волосы и целовала.

Запрыгнув

в микроавтобус, мы быстро добрались до особняка, и только скинув рюкзак и начав его разбирать, я вздохнул: – Ну, вот я и дома!

И эта мысль – про дом – ударила меня как током: я впервые не просто назвал дом Перловых своим, но и внутренне был согласен с тем, что за эти полгода он стал моим домом! Раньше, говоря кому-то, что я иду домой, я в глубине души всё же, по-прежнему, своим домом считал монастырский приют: ну не объяснять же каждому, что меня взяли в опекунство. И вот теперь, я эти комнаты стал полностью осознавать как «свои», и особняк – как дом. Надеюсь, на четыре года, ставшиеся до поступления в военную академию, эти стены станут мне ещё более родными, и семейство Перловых, которые мне были уже не чужими, я стану воспринимать как родню.

Ужин тоже прошёл в позитивно-праздничном ключе, да и Ван Фэн во время застолья вручил нам всем китайские сувениры и принадлежности для каллиграфии. Так же – в разговорах о прошедшем отпуске и впечатлениях от Бурятии, прошла и вечерняя работа по сборке коробок для чая. Больше всех тараторила Юля с восторгом рассказывая о том, что её впечатлило. В её списке «необычностей» оказались и вкусный байкальский лёд, и длинные иглы сосен, оранжевые одежды буддийских монахов и много ещё чего, на что я просто не обращал внимания. Ну, оно и понятно – я-то уже взрослый, а она ещё ребёнок. Да и в Бурятии я летом уже побывал и самые яркие краски у меня в памяти с той поездки ещё не стёрлись.

Когда все дети улеглись спать, я по заблаговременной договорённости, пошёл на кухню – нужно было рассказать Геннадию Алексеевичу и Оксане Евгеньевне подробности поединка с медведем, которые я публично не озвучивал. Разговор проходил бестолково и напоминал диалог глухого со слепым: Перловы впервые слышали про мои способности не в общем ключе, а со специальной терминологией и их все эти «э-взгляды», «подушечки», «нити», «вытягивания», «серые зоны», а также обильная медицинская лексика вперемежку на русском и латыни ставила в тупик. А потом ещё нужно было объяснить, как мне пришлось почти мгновенно свои лекарские способности перестраивать в удар по медведю; причём, о какой-то плановой перестройке речь не шла – «оно само» перестроилось. Как и при первых объяснениях своих способностей сестре Татьяне и отцу Игнатию, я старался помогать руками, но это тоже мало помогало. Наверное, часа два мы проговорили…Но руки у меня устали больше, чем язык.

***

Когда Андрей ушёл спать, супруги Перловы молчали, размышляя, наверное, минут десять-пятнадцать, не спеша потягивая чай и переваривая услышанное.

Наконец, прихлебнув в очередной раз немного чая, Геннадий Алексеевич промолвил: – Ну, как тебе?

– Бедный ребёнок! Как он мучается – он же считает этот дар не своей собственностью, а чем-то данным свыше, и не знает, правильно ли он им распорядился. И имел ли он вообще право распоряжаться. Для его детского возраста такая ответственность – это громадный груз. А все эти потоки-взгляды-серые пятна – это всё приложение к его размышлениям и терзаниям. Он в выходные в монастырь собирается, думаю, там отец Игнатий всё ему разъяснит: Игнатий-то не только в православии силён, – я немного почитала его философские работы, есть очень интересные моменты.

Крым. Мекензиевы горы. Особняк Мекензи.

Князь Фома Дмитриевич Мекензи негромко постучал вилкой по бокалу, призывая к тишине. Собравшаяся на фуршет и «подведение итогов» крымская знать затихла, подтянувшись к нему из разных уголков зала приёмов: – Дорогие друзья! Вначале хотел поблагодарить вас всех за тот уровень, который вы создали для отдыха его императорского высочества цесаревича Александра Владимировича Романова. Все мы понимаем, что сейчас закладывается отношение к Крыму со стороны будущего императора, и то, как горели его глаза, и глаза его друзей все эти дни, отношение – самое восторженное. Прощаясь перед отлётом в Москву, его императорское высочество наследник престола Владимир Николаевич Романов передал вам всем благодарность и сказал, что каждый вечер слышал от сына такое количество историй о невероятных приключениях, что периодически казалось, что сын отдыхает не в царской резиденции в Крыму, а на другой планете. Думаю, и император оценивает зимние каникулы внука таким же образом. Царская семья любит Крым, уважает каждого из здесь присутствующих за верность и вклад в развитие и оборону страны. И такое положительное отношение за эти дни улучшилось. За правящую династию, процветание России и дома Романовых! За его императорское величество Николая Петровича Романова, за наследника и за цесаревича. Наше троекратное: первые два короткие, третий протяжный – Ура!