Мальчик и облако

Урусов Алексей

Присутствующие дружно прокричали «Ура», застучали бокалы, пригубив шампанское, Фома Дмитриевич продолжил: – Господа! – кивок в сторону стоящих небольшой группой военных и флотских, – Товарищи! Хочу выпить за ваши светлые головы. Крым всегда славился дружбой между всеми, кто его населяет. И я искренне рад, что возникающие проблемы мы решаем полюбовно, всегда стараясь найти и находя компромиссные решения. Не будь обстановка в наших отношениях такой хорошей, ни о каком общем подарке речь бы не шла. Всё ведь произошло спонтанно: ты, Григорий Львович на международном дне вина, когда мы все уже получили приглашения на инициацию, в разговоре, обращаясь к Максуду Багадуровичу сказал: – С меня вино, с тебя шашлык. Максуд Багадурович поддержал; сразу же, в шутку, все стали предлагать

и свой вклад, и на основе этой шутки родилась идея об общем подарке от Крыма. И вот так, усилиями всех присутствующих здесь, удалось не только продемонстрировать своё уважение правящему дому, но и, помимо всего прочего, красиво поблагодарить юного цесаревича за ту прибавку к магической силе, которую он всем нам дал. Итак: за вовремя пришедшую мысль! За Крым! За флот! За Севастополь!

Дальше вечер потёк в спокойной, все менее формальной атмосфере – участники фуршета знали друг друга давно, относились к одному социальному слою, новичков не наблюдалось, так что и общаться можно было в открытую. Ну, насколько открытым и искренним может быть общение среди представителей высшей знати.

Рабочий вопрос, ради которого все и собрались, заключался в том, чтобы учесть пожелания юного цесаревича, высказанные им накануне отлёта.

–Яков Григорьевич, там дополнения существенные. Твои строители справятся? – обратился к Крейзеру «координатор проекта» Александр Васильевич Потёмкин.

– Нам не впервой, осилим. Конечно, неожиданно. Но для цесаревича, которому двенадцать лет, мечтать о собственной пещере «как у Али-Бабы и сорока разбойников» вполне логично. Благо, дворец строится в низине, а выше и вокруг по дуге – гряда холмов, так что тоннель проложим и пещеру вырубим, порода там хорошая, скальная. С вас побыстрее проект, чтобы понятно было что делать. Плюс, учтите, вторая штольня должна быть обязательно – по мерам безопасности положено.

– Всё учтём, – кивнул головой Потёмкин.

– А так, кое-что я уже продумывал. Выработанную породу пустим на два мола для прикрытия бухты – мы там как раз сваи забивать начали, их и обложим; что помельче – на расширение причальной стенки, а щебёнку – на дороги. Так что отходов практически не будет, всё в дело пойдёт – резюмировал Крейзер.

– Вот-вот, причальную стенку, а лучше сразу несколько причалов нужно делать с запасом, – подключился к обсуждению Степан Афанасьевич Касатонов, командующий Черноморским флотом, – цесаревич хочет себе наблюдательную подлодку, плюс мы ещё пару-тройку шлюпок передадим. Место потребуется. А если к нему гости на своих яхтах будут захаживать, то места не хватит. И в гаражной зоне нужно учесть, что в боксах не только джипы стоять будут; приглянулся цесаревичу кунг на базе КАМАЗА, думаю, захочет он периодически «как настоящие моряки» в нём ездить. А это и длина, и высота гаражей соответствующие должны быть.

Крейзер достал записную книжку и что-то черканул в ней коротеньким карандашом.

Общий серьёзный настрой сбил Голицын: – Эх, а я мечтаю, чтобы зашёл как-нибудь цесаревич в винный магазин, глянул на полки и сказал: – О! Вот это знаю: Голицынские вина. Красное, полусладкое. Вкусное. Мне ящик.

Все рассмеялись, так как рекламу с цесаревичем и коробкой мороженого «Молоково» до сих пор гоняли по телевидению и в соцсетях. А саму фразу цесаревича «Вкусное – мне коробку» острословы из всех слоёв общества применяли к любой ситуации. По всей стране можно было услышать: «Крутой байк. Вкусный. Мне контейнер». Или «Макс, глянь, какие девушки вкусные. Нам коробку» или уж вообще почти нецензурное: «О, пурген. Вкусный. Мне коробку».

– Сбудется твоя мечта, Григорий Львович, – поддержал друга Мекензи, – но лет через пять-семь. Это сейчас цесаревичу пещера для игры в казаки-разбойники нужна. А года через два он там «штаб» оборудует и будет играть в аджимушкайских партизан; а ещё через несколько лет – бар и дискотеку. И вот там твои вина будут очень востребованы.

Владимир. Лицей.

То, что отношение ко мне резко изменилось, я понял, как только

закончились каникулы. А ещё сильнее оно изменилось к Артуру Гефту: утром, в первый день занятий, я решил дождаться его, чтобы вернуть книгу, которую брал, когда был у них в гостях. Обычно Артура было видно издалека – он всегда шёл внутри пустого круга – вокруг него метра на полтора никого не было: как будто кто-то незримый раскручивал вокруг него обруч и все расступались на означенное расстояние. Теперь хулахуп куда-то исчез, и Гефта я заметил, только когда он вынырнул рядом со мной из-за чьей-то спины. После обмена приветствиями и передачи книги мы направились к входу в лицей. Непривычно было видеть приветливые улыбки и кивки головами от лицеистов… Когда я об этом сказал, Артур рассмеялся: – А представь, каково мне! Когда мы были на каникулах, отец дал большое интервью, ему в программе «Большая игра» полтора часа вопросы задавали, а нарезку из фрагментов по многим каналам показали; на следующий день, утром, я поехал новую шинель забирать, там, в центре, знаешь же дворянскую пошивочную – мы бароны и в обычной шиться не можем – урон чести. Так вот, захожу, говорю, что сегодня примерка готовой шинели и её получение. Тут же прибегает хозяин заведения, дворянин, кстати, щебечет что-то, лично на меня шинель напяливает, буклетики какие-то в руки суёт. Я вообще не знал, что он существует, всегда только со швеёй общался. И так везде – улыбки, поклоны, приветствия, как будто это я у немцев жизнью и семьёй рисковал. А когда отец приехал – посыпались приглашения на балы, в салоны, на всякие культурные мероприятия. Я вообще не знал, что во Владимире так светская жизнь бурлит, казалось бы – деревня деревней. Но мы пока никуда не ходим, отец отговаривается, что ещё не закончил с отчётами, он, в самом деле, часов десять, а то и больше, у себя в кабинете сидит, пишет, рисует, наговаривает что-то.

– Привет, здорово, приветствую, рада видеть, Андрюша: – это уже в классе.

Борис Кошечкин, когда я уселся за парту, шёпотом прокомментировал это в своём фирменном стиле: – О как! Элита у нас привыкла нос по ветру держать, она осторожная и сообразительная. Пошёл отбой воздушной тревоги и начинают вылезать из щелей. Так-то ты твой друг Гефт оказался сыном героического разведчика, и оказывается, они перебздели в своём игнорировании и его и тебя. А ты ещё и медведя убил, спасая мелкоту.

А при переходе в столовую во время большой перемены меня догнала Светка, бывшая соседка по парте: – Андрей, я по учёбе Оксанку подтянула, снова к тебе пересаживаюсь.

– Да мне и с Борей Кошечкиным комфортно, я-то его ещё продолжаю подтягивать. Да и не заметил я по оценкам за первое полугодие, чтобы Оксанка сильно прибавила, а вот ты немного сдала вроде, или нет?

– Ну, смотри, – прошипела она и, убавив шаг, отстала.

Глава 5

Москва. Данилов монастырь. Резиденция патриарха.

– Саш, – негромко сказал патриарх Филарет в селектор, – на подписание или на рассмотрение ещё какие документы остались?

– Нет, Ваше святейшество, – помощник предпочёл заглянуть в раскрытую дверь, а не отвечать по селектору: – Почту курьер через час привезёт, и на этот час и встреч никаких не намечено.

– Ну, потрапезничаю тогда. Чайник загрей и бутерброды с рыбой. На вторую половину дня есть что из срочного?

– Из срочного нет. Фома к Вам просился, я записал, но без времени и даты. Ему там письмо из Сергиево-Посадской епархии пришло. Оно отца Игнатия касается. Вот он и хотел указания получить.

– Ну, так и поставь его сегодня после обеда. Там разговор может и затянуться. А письмо пусть сейчас на почту тебе перешлёт, распечатай, почитаю его, да и подумать время будет.

Попив чай с бутербродами, патриарх Филарет вышел на широкую застеклённую лоджию, прогретую весенним солнцем, опустился в глубокое кресло и прикрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он заснул. Но он думал. Именно так, прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться на случайные мелочи, он любил размышлять. А поразмышлять было над чем.