Мальчик из Уржума
Шрифт:
Глава XVIII
ПОЧЕМУ ЭТО ТАК?
Перед самым концом учебного года поп вдруг вздумал определить Сергея в церковный хор.
Во время большой перемены он подошел к Сергею, который сидел на подоконнике и читал какую-то книгу.
– Ты только светские песни поешь или и церковные напевы знаешь? спросил поп.
Сергей не знал, что ему ответить.
– Голос у тебя нужный - тенор. Я вчера слышал, как ты на берегу вечером песни пел. Чистый голос... С завтрашнего дня станешь в церковном хоре петь.
И
Пело там двадцать человек. Девять приютских да одиннадцать городских. Пели по субботам за всенощной и утром в воскресенье - обедню. Петь на клиросе было стоящее дело. Во-первых, певчие получали по тридцати копеек в месяц; во-вторых, после службы можно было набрать целую кучу свечных огарков и накатать из них твердых восковых шариков, которыми очень удобно перебрасываться, и еще воском хорошо было заливать бабки, когда под рукой не было олова. Одно только было плохо - за каждую ошибку регент бил камертоном по голове.
Сергей любил разглядывать во время службы прихожан. Он давно уже заметил, что люди побогаче и понаряднее стояли в церкви впереди. За ними шли люди попроще, а нищие в лохмотьях теснились в дверях, в уголках, а то и на паперти. С правой и с левой стороны около амвона красовались два глубокие кресла, обитые зеленым плюшем, и перед креслами на полу были разостланы пестрые коврики.
Сергей видел, как в воскресенье за обедней и за всенощной эти места неизменно занимали одни и те же люди: два уржумских купца с женами и детьми. Когда поп выносил крест, купцы всегда прикладывались первыми, а за ними выстраивались гуськом остальные прихожане.
"Почему это так?
– раздумывал Сергей.
– Нарочно так делают или нечаянно получается?"
Как-то раз утром, перед началом обедни на купеческий коврик встал подслеповатый старик, - видимо, николаевский солдат, - в военной фуражке с полинявшим верхом и с сучковатой палкой в руке. К нему сейчас же подошел церковный староста и что-то сказал. Старик заторопился и сошел с ковра.
Сергей, который всё это видел, при случае спросил у церковного старосты Чемекова, в чем тут дело.
– У каждого в жизни свое место имеется, малец! Мертвые, и те на кладбище по порядку положены. Кто поважнее да побогаче - к церкви поближе, а бедные могут и подальше лежать, у изгороди. Ну, а здесь, как-никак, живые люди, понимать надо!
– ответил церковный староста.
Из этого ответа Сергей так ничего и не понял и решил спросить об этом как-нибудь на уроке закона божия у батюшки. Ведь он сам говорил ученикам, что церковь - дом господень и что перед царем небесным все люди равны!
Равны, равны, а одни, небось, в креслах сидят, а другие на паперти топчутся!..
Сергей непременно спросил бы об этом у батюшки, да раздумал после того, как поп поставил
Но Сережа не успокоился. Он решил спросить о том же бабушку Маланью. Она в церковь ходит и, наверное, все церковные порядки знает.
Но, видно, Сережа выбрал не подходящее время для расспросов: бабушка мыла пол и поэтому ответила сердито и почти так же непонятно, как и церковный староста:
– Бедным в жизни нужда да маята, а богатым почет да красота... Ты старайся, Сережа, учись! Может, тоже в люди выйдешь!..
Глава XIX
УРЖУМСКОЕ НАЧАЛЬСТВО
В тот год, когда Сережа кончил УГУ, избили полицейского надзирателя, по прозвищу Дергач.
Его нашли на земле, полумертвого от страха, в Солдатском лесу, в двух верстах от Уржума, неподалеку от проселочной дороги.
Избит он был здорово, - видно, кто-то не пожалел кулаков для надзирателя.
С утра до поздней ночи уржумцы передавали друг другу последнюю новость:
– Слышали, Дергача поколотили!
Купцы с Воскресенской улицы только руками разводили.
– Да что же это за история?.. Самого надзирателя!.. Это не к добру. Чего же дальше ждать, ежели такое началось?
На Полстоваловской в маленьком пятиоконном домике Костриковых тоже обсуждался этот случай.
Кривой старичок, ночной караульщик Владимир Иванович, угощал бабку Маланью крепким нюхательным табаком и рассуждал:
– Вот какие дела! На базаре говорят, что это всё политики действуют. Это они с Дергачом рассчитались. Больно лют он до ихнего брата!
– Нет, не политики, - качала головой бабка.
– Политики кулаками драться не станут! Это его воры да зимогоры так разукрасили!
– За чем пойдешь, то и найдешь, - поддакивала Устинья Степановна Самарцева.
– Зловредный человек этот Дергач. Свечку пусть своему угоднику поставит, что его до смерти не забили. Дождется еще василиск кровожадный!
Сережа слушал эти разговоры, но молчал. Он думал: "Не всё ли равно, кто избил, - политики или зимогоры? Раз он полицейская селедка, так ему и надо!"
Хоть никто в городе открыто полицейских не ругал, разве только пьяные у казёнки, но ребята сами знали им цену.
Летом школьники частенько увязывались следом за партией арестантов, которых полицейские гоняли за город на починку моста и проселочной дороги.
От ребят ничто не укроется. Они не раз слышали, как осипший полицейский надзиратель орал на острожных, обзывая их каторжниками, аспидами и душегубами. От уржумского острога до Солдатского леса всю дорогу не смолкала брань. А когда, наконец, острожники приходили на место работы, Дергач по-хозяйски расхаживал между ними и подбадривал их криком: