Мальчик, Который Выжил
Шрифт:
Рогов хмыкает и делает ход.
Я отвечаю манёвром коня, который вёл себя абсолютно аналогично — шёл в одну сторону, потом возвращался обратно, затем перемещался в другую…
Рогов продолжает играть, но я упорно торможу партию. Манёвры ферзя — исключительно в защите, мелкие ходы, повторения с небольшими изменениями, чтобы не попасть под правило трёхкратного повторения позиции.
Главное — не продвигать игру вперёд, но и не дать Мастеру задавить меня сразу.
Проходит пятнадцать минут.
Рогов прищуривается, но молчит.
Проходит
Он смотрит на наручные часы.
Ещё немного… ещё чуть-чуть…
Я двигаю коня лениво, и опять этот ход ничего не значит, просто затягивает игру.
Рогов вздыхает, кладёт фигуру, снова смотрит на часы и, наконец, медленно встаёт.
— Что ж, мне пора.
Без лишних слов он начинает собирать шахматную доску.
Я ловлю выражение его лица — удивление? Да. Раздражение? Нет. Он не выглядит расстроенным. Скорее, заинтригованным. Будь у него больше времени, он бы меня разнёс, но я сумел воспользоваться его ограничением и вывернуть ситуацию в свою пользу. Рогов не проиграл, но и не выиграл. А именно на это я и поставил.
Мама довольно улыбается:
— Значит, месяц мы вас не увидим, Тимофей Тимофеевич?
Рогов кивает, направляясь к выходу:
— Верно, Ирина Дмитриевна, через месяц приду. Пока, дочка!
Ксения с радостью делает прощальный реверанс.
Мы с мамой и Ксюней провожаем Мастера до самой двери, терпеливо дожидаясь, пока он окончательно скроется за порогом…
И тут, едва дверь захлопывается, мама даёт волю чувствам. Её лицо буквально озаряется восторгом, глаза сверкают.
— Славка! — она хватает меня за плечи, заглядывая в лицо. — Какой ты молодец! Как ты вообще столько продержался?! Победил самого Рогова!
Я довольно усмехаюсь. В груди разливается приятное, тёплое ощущение победы. Азарт медленно расползается по телу, наполняя каждую клеточку.
Просто я не играл в шахматы. Я тянул время.
— Не знама, мама, — строю дурачка.
Ксюня тут же обнимает меня, радостно визжа:
— Сава, мой гелой!
Я пытаюсь выбраться из цепких объятий, но куда там — Ксю цепляется, как липучка.
— Я плосто иглал… — честно говорю я, состроив максимально недоумённое лицо.
Мама смеётся, качает головой:
— Ну да, иначе ты бы у него выторговал целый год. Но месяц тоже неплохо.
Ну да, как будто я случайно к этому пришёл. Я осознанно выбрал именно месяц, потому что всё-таки Рогов — неплохой учитель. Резкий, как понос, безусловно. Но, по правде говоря, так и должно быть.
Его резкость — не поганство, а метод воспитания. Она помогает быстрее учиться, становиться дисциплинированнее, крепче нервами. Будь я постарше, не исключено, что Рогов бы меня и колотил, но сейчас он использует психологическое давление. И, честно говоря, когда у меня были свои ученики, я делал то же самое.
Дисциплина выше личных эмоций.
Наставник должен быть жёстким, иначе ученики моментально расслабляются
Мама хлопает в ладоши, отрывая меня от размышлений:
— Ну что, по кусочку бананового хлеба в честь победы?
— Дя-дя! — дружно соглашаемся мы с Ксюней.
Усаживаемся на кухне, наливаем чай, я уже предвкушаю первый кусочек, но тут у мамы пищит телефон. Она открывает сообщение, нахмурившись, и читает вслух:
— «Уважаемые родители! В связи с последними событиями проводится перестройка программы воспитания „Юных нобилей“. Просьба по возможности оставлять детей дома всю эту неделю».
Я ухмыляюсь.
Ну-ну… значит, систему садика всё-таки мощно тряхануло. Теперь она висит на соплях.
Что ж, у меня будет время почитать книги, помедитировать, подготовиться к новому витку борьбы. С этими приятными мыслями я неторопливо наслаждаюсь банановым хлебом, пока Ксюня не слопала мою долю. Или это она не на десерт так смотрит, а на меня? С обожанием и восторгом? Хм…
«Юные нобили», Рязань
— Спасибо, что пришли. Нам предстоит работа.
В просторном зале для собраний царила приглушённая тишина. Столы, выстроенные полукругом, отражали холодный свет ламп, от чего в комнате стояла стерильная, офисная атмосфера. Трое методистов-психологов, работающих в системе «Юных нобилей», молча принимают раздаваемые листки. Секретарша княжны, высокая женщина в строгом платье, с ровной механической точностью укладывала перед каждым стопки документов.
Во главе стола сидела княжна Матрёна Степановна Ильина. Деловой костюм сидел на ней безупречно, а прямой взгляд холодных глаз, цепкий и бесстрастный, словно изучал не людей, а шахматные фигуры на доске.
Откинув волну чёрных волос за спину, она скользнула взглядом по каждому из присутствующих, словно взвешивая их полезность. Затем ровным голосом произнесла:
— Уважаемые судари и сударыня! Вам поручено разработать систему детсадовского воспитания — неэтичную, прямо скажем, и во многом дискредитирующую. Но при этом — максимально деликатную. Без физического насилия, без откровенного абьюза, разумеется. Всё-таки мы работаем с детьми знатных дворян.
Она на мгновение замолчала, позволяя словам осесть в сознании присутствующих.
В зале никто не шелохнулся.
Психологи внимательно смотрели на княжну, насупив лица. Ильина, уловив движение одного психолога, кивнула, разрешая говорить.
— Простите, княжна… — осторожно начал методист, подбирая слова. — Дискредитация детей, особенно на системном уровне, рискованна. Вы понимаете, какие могут быть последствия?
— Разумеется, — легко ответила она.
— Но дети, они же… — попыталась было вставить слово женщина-психолог, но осеклась под её взглядом.