Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
Но что-то там, наверху, зашевелилось.
— Киш! — взвизгнул я.
С ветки соскочила и, дико сверкнув глазами, исчезла во тьме черная кошка. Я стоял весь словно с ободранной кожей.
…Красно светилась кузница Давида, и громадные, высеченные из тьмы ковали подымали и опускали, подымали и опускали свои черные молоты.
Я подошел ближе к воротам и вдруг почувствовал горячий кислый запах окалины.
Я стоял на пороге, а ковали подымали и опускали, подымали и опускали молоты.
— Эй! —
— Смотри — куют железо, — сказал я зачарованно.
— А там все думают — ты в колодец упал.
Он повел меня домой. По дворам брехали собаки, и в палисадниках отчаянно пахли цветы.
У калитки стояла тетка.
— Смотри, так быстро и ты уже вернулся?
— Да, тетенька.
— Вы слышите, люди, — жалобно закричала она, хотя во дворе никого не было, — он еще говорит «да», и у него еще поворачивается язык говорить «тетенька»!
На столе дымилась миска с супом.
— Садись, Микитка, молодец! — сказала тетка.
Она поставила перед ним глубокую, до краев налитую тарелку супа с фасолью.
Микитка незаметно перекрестился и начал трапезу.
Ел он молча, степенно зачерпывал, медленно подносил ложку ко рту, защищая ладонью левой руки, дабы не пролилась драгоценная капля супа с фасолью.
Закончив, аккуратно вытер тарелку хлебцем и с удовольствием съел и его.
— Ну что, Микитка, вкусно? — спросила тетка.
— Пожевал, — ответил Микитка.
— А еще налить?
Микитка посмотрел на потолок, словно читая там ответ, и сказал:
— А можно.
Он так же спокойно, неторопливо и рассудительно, с трудовой мужичьей солидностью съел и вторую тарелку.
— Теперь хватит? — спросила тетка.
— Микитка незаметно пощупал под столом пузо и ответил:
— Славно.
— Ну, вот тебе еще ириска, — сказала тетка.
— Баловство, — ответствовал Микитка, беря ириску. Прежде чем съесть, он пробовал ее то на один зуб, то на другой, словно выбирал, какой из них больше заслужил лакомство.
— Микитка, царя нет, а кто же есть? — спросил я.
— А кто его знает, — ответил Микитка.
…Тихая звездная река текла над головой, грустная, неслышная, великая, вечная.
Вот выберу себе одну звезду и буду на нее смотреть.
Говорят, у каждого человека есть своя звезда. Сколько людей на земле, столько звезд на небе.
Где же моя звезда? Как угадать ее? Где она, та, которая горит твоей душой, твоей судьбой?
— А где моя звездочка, дед?
— Вон там, маленькая-маленькая. Видишь? — сказал дед.
— Где? Где?
— Вон облачко ее закрыло.
Серебряной прозрачной кисейной тенью прошло облачко. А яркая, искристая звездочка тихо переливалась, словно открывала и закрывала глаз.
Так вот она где, моя звездочка! И она будет всегда на небе,
Где-то по булыжнику грохотал извозчик. За рекой сверкнула молния.
И звезды, и дальняя молния, и ночной грохот извозчика, и трепет листьев, и то щемящее, что схватило и не отпускало душу, — все это слилось в одно предчувствие чего-то большого, необъятного, еще не виденного и не испытанного, но такого, что займет всю жизнь и будет продолжаться бесконечно и бессмертно, как эти звезды.
3. Свобода, равенство и братство
Впереди стоял Котя, в берете с пушистым красным помпоном и в форсистых гамашах с белыми пуговками, и рядом с ним Микитка, босой и без шапки. Был здесь и Яша Кошечкин с фиалковыми глазами, и Жорж Удар со своими бицепсами, и толстый Сеня в крохотной жокейке, и Дылда в рваной ватной шапке.
Мальчиков выстроили в светлом зале с белыми мраморными колоннами, под огромной, как хрустальный дворец, люстрой. Под ногами протекал зеркальный паркет, и головокружение уносило по этой реке.
Классная дама была вся розовая, в розовой шляпе, в розовой кофточке и розовых чулках.
— Деточки, — сказала она, — сейчас свобода, равенство и братство.
Деточки, с расцарапанными носами, с рогатками за пазухой, со свинцовыми битками в карманах, стояли насупившись, в скованных позах. Они похожи были на попавших в сказочный дворец гномиков, у которых отобрали волшебные фонари.
— Романов! — сказала розовая дама.
— Я, — хмуро откликнулся Микитка, и так мы впервые узнали, что у Микитки и свергнутого царя была одна и та же фамилия.
— Ты зачем, Романов, босиком?
Микитка мрачно оглядел свои расцарапанные, как камень загрубевшие, шоколадные ноги.
— Ну, чего же ты молчишь?
— А нету колес, — ответил однофамилец царя.
— Какие колеса? При чем тут колеса? — закричала розовая дама.
— Это у него ботинки так называются, — пояснил Котя.
И все рассмеялись.
Из комнаты с зеркальной дверью вышел человек в табачном френче с длинным лицом и жестким ежиком. Он с удовольствием оглядел строй, заложил руки за борт френча, отставил ногу и по-ораторски начал:
— Дети! Вы — преемники наших идеалов и наших деяний…
Преемники идеалов понуро стояли в строю, ожидая, что будет дальше.
Человек с ежиком вынул и вновь заложил руку за борт френча.
— Что говорил Песталоцци? — спросил он и обождал: может, кто-нибудь ответит. Но все молчали. — Песталоцци говорил: «В болоте нищеты человек перестает быть человеком». Понятно?