Мальчик с татуировкой бабочки
Шрифт:
Возмущенно раздувая ноздри, Пфанне подытожил, что заутреня гораздо важнее высиживания каких-то чресло-часов, а потом расплакался, обильно сдабривая солью гречку, которую отправлял в рот трясущейся рукой.
У соседа выдался исключительно тяжелый день. Уверенный в своей правоте, он тотчас из института пошел жаловаться в приход. По дороге он воображал, как его восстановят и даже повысят до завкафедрой, а ирода, что занимает сейчас эту должность, сошлют к раскольникам на перевоспитание. Слова настоятеля сразили его, как молния Господня: поделом ему за неуважение к церкви, ибо негоже утолять голод во время дневной службы прямо в храме, как он делает ежедневно. Пфанне так и осел под тяжестью открывшегося ему заблуждения: оказывается, церковная обедня вовсе не для обеда.
Глава 2. Густавсон, который обязательно вернется
Похоже, что всю жизнь проживешь вот так, без собаки…
А. Линдгрен, «Малыш и Карлсон»
Наступил Новый год, и я, как следовало ожидать, не получил ни одного поздравления. Если разобраться в ситуации, то это довольно естественно. Только тот, кто не занят приготовлениями к празднику и общением с гостями, может сидеть хоть всю ночь в интернете и рассылать открытки. Со временем, когда все вокруг обзаводятся семьями, друзья отодвигаются на второй план. Ты проводишь с ними все меньше времени, все реже пишешь им, так что спустя несколько лет даже не знаешь, что у них спросить кроме «как дела?». Тогда друзья становятся чем-то вроде запасного варианта на крайний случай: как последняя сигарета для бросившего курить, которой он не спешит воспользоваться, но хранит на память.
Так что по своей новой традиции в праздничную ночь я смотрел фильмы о Гарри Поттере, опустошая бутылку сухого белого в одиночку. Никаких тебе оливье и курантов. Красота. Если бы не фейерверки и вопли за окном, могло бы показаться, что я уже в раю. Как я к этому пришел? Дайте подумать. В детстве мама пеняла мне, мол, почему ты подо всех подстраиваешься, почему у тебя нет своего мнения, где твоя гордость? А я сидел и думал: а что такое эта гордость? Ни разу не видел, чтобы отец сказал матери хоть слово поперек. Почему-то, когда я собирался с силами и решался показать свою гордость, вечно получалась какая-то ерунда.
Вот, например, пошли мы с другом на озеро плавать. Он скинул одежду, наказал мне ее сторожить, а сам нырнул и поплыл брассом, изящно и красиво виляя плечами, как красотка на подиуме – бедрами. Я смотрел на него с восхищением, пока он не уплыл и не скрылся надолго в толпе купающихся. Был солнечный день середины лета, блики резвились на водной ряби и слепили глаза. Я скинул кроссовки, закатал брюки до колен и немного потоптался по мокрому песку, перекатывая теплые песчаные валики пальцами ног. У самого берега шмыгали водомерки. Сверкая глянцевыми глазищами, над поверхностью воды стремительно пролетела стрекоза. Рядом парочка заскакивала в деревянную лодку, намереваясь получить солнечный удар на романтической прогулке по воде. А я чуть не умирал от горя, представляя, как мой друг весело барахтается со своими знакомыми, оставив мне тоскливую и унизительную роль сторожа вещей. Вот тогда я решился на невероятно крутой и гордый поступок: я встал и ушел.
Местность была открытая, так что когда он вернулся, то быстро увидел, как я вышагиваю по солнцепеку с высоко поднятой головой. Сначала он шел следом и бранил меня, но увидев, что я упрямо не обращаю на него внимания, дернул за руку и остановился вместе со мной. Виновато опустил взгляд и тут же радостно вскричал: «Матти, смотри, тут дикая клубника растет!» Он сел и принялся уминать ягоды, росшие чуть ли не под моими ногами. «Матти, давай это будет наше секретное клубничное поле!» Вот такая вышла ерунда. Так что со временем я понял: единственное, что я могу сделать, – это послать все и оставаться в гордом одиночестве.
***
Можно
***
Когда какой-то тип заявился ко мне в комнату, представился журналистом и поинтересовался, знаю ли я гражданина Петра Васильевича Мороза, я даже не удивился. Все явления в жизни носят циклический характер. Когда я узнал, что у меня завелся выпивоха сосед, то уже ждал чего-то подобного. Да, говорю я, знаю, конечно, а как же не знать, когда его дружки по ночам горланят его по имени, долбят в двери и бьют бутылки под окном. Лежишь, бывало, завернувшись с головой в одеяло, и в полной темноте представляешь, как они целятся в окно соседа. Хоть бы не перепутали!
В общем, как и в прошлый раз, пришлось куда-то идти и рассказывать все, что знаю. Когда я был школьником, жил у нас один Густавсон, потом пропал. Никто бы о нем и не вспомнил, кроме меня, если бы не его жена – ужасная женщина. От ее визга в доме звенели оконные стекла. Каждое утро в их квартире начиналось с того, что она включалась в режим бензопилы и дробила его шаткое здоровье бесконечными упреками и бранью. Каждый вечер сопровождался другим ритуалом: люстра надо мной покачивалась от грохота и пронзительных воплей: «Опять нажрался!» Поэтому сосед со временем перестал напрягать себя подъемом на третий этаж. Обычно он обитал в подвале. О нем даже соседи говорили: «А, это тот Густавсон, который живет в подвале!»
Полицейские ходили по квартирам, показывали фото и расспрашивали всех. Дверь открыл мой отец, и пока он пытался разобраться, в чем дело, мать принялась вопить: «Знать не знаем этих пьяниц!» Однако, услышав имя Густавсон, я не сдержал возгласа: «Да это же!..» Нас пригласили в участок на беседу. Родители говорили, что несовершеннолетних нельзя допрашивать без их согласия, так что я должен отказаться и сидеть дома, но я заупрямился. Мне стало любопытно. Я сидел напротив следователя и все ждал, когда он закроет дверь, направит мне лампу в лицо и начнет пытки. Но он все оттягивал. В детстве у меня было мало друзей, так что, когда не с кем было погонять мячик, я развлекался шпионскими детективами. И еще я грезил о собаке. Я рассказал, что Густавсон обещал купить мне щенка. О том, что он приглашал меня пошалить в подвале, благоразумно умолчал: родители сидели рядом. На самом деле никакого мяча у меня тоже не было, а в уличный футбол играли соседские пацаны. В то время я очень стеснялся чужих людей, но старался перебороть это. Заливаясь краской до самых пяток, я просил взять меня в команду, но парни постарше только смеялись. Постепенно я проторил дорожку в подвал. Там меня встречал единственный друг, который никогда надо мной не смеялся.
Чем мы там занимались? Я толком не помню. Густавсон никогда при мне не пил, он всегда приходил уже в нужной кондиции. Он много рассказывал о перипетиях судеб своих коллег, о каких-то знакомых, но никогда – о себе. Говорил о вроде бы простых, но непонятных вещах. И никогда не приставал с вопросами, что сегодня было в школе или кто в классе больше всех нравится. Еще мы играли в шахматы, Густавсон оказался терпеливым учителем. И он знал, что больше всего на свете я мечтаю завести собаку и уйти из дома.