Мальчик в шкафу
Шрифт:
– Ну, невидимому мальчику. – Недолго думает и приводит еще несколько синонимов, чтобы мама поняла уже, – паршивцу, гаденышу, мальчишке, Грегуару. Ну, мама! Ну, моему брату же!
Я обмерла. Потом попыталась успокоиться и собраться с мыслями. Усадила своего малыша на ближайший заборчик и присела так, чтобы оказаться с ним на одном уровне:
– А что еще сказала психолог?
Дадличек нахмурился, уморительно серьезно пытаясь воспроизвести не только слова, но и выражение лица неизвестной мне женщины:
– Не надо бояться дать имя невидимому
Ох ты ж, гм.
– Радость мамочкина, а как ты вообще попал к этой тетеньке в кабинет?
Мой карапуз теперь обезьянничает папочку, всплескивая короткими пухлыми ручонками:
– МаТу! – младенческая привычка сокращать мое имя. Догадайтесь, это сокращение от какого обращения? Я уже говорила, что от паршивца одни неприятности? – Ну ты сама разрешила!
Точно. Подписывала разрешение на стандартные тесты у детского психолога. Поди откажись – он же выявляет случаи насилия в семье. Скажешь нет, обретешь проблем по самые гланды с Детским сервисом.
Но зато теперь вот, кажется, мы обрели проблемы с психологом. Что она подумала о нашей семье, услышав бред про невидимого мальчика? Эх, Дадли! И ведь объясняю, объясняю, что при посторонних о брате разговаривать нельзя. Нельзя даже смотреть в его сторону!
Пятый год же уже ребенку! Мальчишка, который паршивец, в его возрасте очень хорошо знал, кому и что сказать, чтобы получить желанную конфету. И когда чужие в доме гостили, научился уходить либо в сад, либо в свою каморку.
А правда, как так получилось, что серую приблудную кошку мы окрестили быстро, а у пацана до сих пор только какие-то обзывалки? На кличку условно похоже только мое “Маугли”.
На ужине, рассказывая мужу о приваливших проблемах, опять подняла этот вопрос. Еще и удивилась, что в списке “обзывалок” у Дадлички оказался Грегуар какой-то.
Мой бесчувственный бегемот пожал плечами и сказал ужасную вещь, от которой меня словно изморозь покрыла:
– Так ты ж его Грегуаром и звала. Дурацкое имя, я тебе и тогда говорил. Я всегда сокращал до Грега. Но вообще мне больше нравилось, когда ты его Чарли называла, в честь принца.
– Я называла его Чарли? Когда?
– Да всю дорогу. До самого того момента, пока мне ножи в зад не прилетели.
– Ножи? В зад? – Тут я вспомнила фотки. А, вот он о чем. Я тогда так испугалась, что от шока сама же поверила в то вранье, которое выдумала для полиции. А потом ошарашенно разглядывала проявленные снимки и слушала Вернона, как в первый раз, словно это не со мной было.
– А потом я его Грегуаром звать начала?
– Да, через месяц примерно. А весь месяц злилась на него и вообще по имени не обращалась.
Захотелось заплакать, жалея себя и подкидыша. Ножами он явно несознательно управлял. Целил-то в тортик.
Вот только я совершенно не помнила ни процесс выбора имени, ни как обращалась к мальчишке “Чарли” или хотя бы “Грегуар”. Нормальное имя, что Вернону не нравится?
– А когда я перестала его “Грег” называть?
– Да как Дидиккинс в
– Ага, чтоб иск получить. Потому я и не люблю, когда ты дверь открываешь.
– Хм.
– Я совсем этого не помню. Ты хоть понимаешь, что это может значить?
– Что те, кто подбросил нам мальчишку – рядом. Наблюдают.
– И никогда никуда не уходили.
– Эксперимент ставят, ссссук...
– Вернон! Не при детях.
Дети сидели притихшие. И если Ди-ди просто хлопал глазенками, то подкидыш выглядел изрядно ошарашенным.
– Я пирожное есть не хотел. У Фигг. В тот день. Оно горчило. А она заставляла. Пришла мама Туни и сказала, что мы больше в тот дом не пойдем. А потом мы пошли, а она меня по имени не называла никогда. А Фигг меня называет Гарри.
– Гадкое, простонародное имя. Чарли куда лучше. Или хоть Грег. – Поджала я губы. Не хватало еще, чтобы чокнутая старуха давала имя моему подкидышу. Вот ей подбросят, тогда и пусть именует, как хочет.
– Мне нравится Чарли. Можно, меня так теперь всегда будут звать?
– Парень, ты слышал, о чем мы только что говорили? Не хочу тебя пугать, но выходит все так, что в любой момент мы забудем этот разговор. Понимаешь?
В глазах мальчишек тут же блеснули слезы. У Чарли – от огорчения, у Дадлички – из солидарности. Он у меня такой чувствительный и отзывчивый мальчик!
Я тоже сидела на слезах. Защитить нас было совершенно некому.
Вернон ушел куда-то на ночь глядя, хлопнув дверью.
Чарли попытался гипнотизировать взглядом ножи, получил по макушке, ложку (для более безопасных экспериментов) и направляющий в гостинную профилактический поджопник.
Дидиккинс в приказном порядке был отправлен спать.
Мы смотрели на ложку.
Думали.
Думали.
И придумали.
По крайней мере, я придумала.
В смысле, я не придумала ничего лучше, чем позвонить Эрни.
И пусть только попробует что-то у меня стырить, клептоман чертов!
Эрни приехал, потаращил глаза. Согласился, что проблема не тривиальная. И сделал естественный для него вывод – надо пыхнуть.
Я сказала: “Нет”.
Но была послана.
Эрни пыхнул. Впал в нирвану. И заявил, что мальчика видит.
Я уточнила – того ли он видит мальчика? И что было в косяке?
В ответ была послана.
После чего Эрни разложил иголки по журнальному столику, пошаманил над краской, уверенным движением подгреб к себе мелкого и мрачным готическим шрифтом выбил ему на левой руке татушку: Чарльз Вернон Дурсль.