Мальчики и девочки (Повести, роман)
Шрифт:
– С чем? – встрепенулся А. Антонов.
– У священников выстригали на макушке кружок. Это и есть тонзура, – сердито объяснила Надя. – А у Давида выстрижен в этом месте кусок мрамора. Из Каррарских каменоломен с трудом привезли такой большой блок мрамора, но первый скульптор с ним не справился. Он только просверлил глыбу в одном месте и обтесал верхнюю часть. В общем, испортил. Ему даже пришлось бежать из Флоренции. А глыба осталась. Донателло посмотрел – отказался. Был еще один знаменитый скульптор того времени – Якопо Сансовино. Он тоже вымерил мрамор и отказался. Леонардо да Винчи приехал.
– На самой-самой макушке? – заинтересовался Половинкин.
– Да, – кивнула Надя. – В таком месте, которое с земли никто не мог увидеть.
– Ребята, проверим, – пригласил всех на лестницу Половинкин.
Плечи гиганта находились на уровне второго этажа. Снизу казалось, что он чуть ли не прислоняется ими к перилам. Но когда ребята взбежали по ступенькам, они обнаружили, что Давид отстоит довольно далеко от лестницы и заглянуть ему в макушку никак невозможно.
– Если бы стать на перила, – сказала Наташа Белкина.
– Давай я обопрусь на перила, а ты станешь мне на спину, – деловито предложил Толя Кузнецов.
– Давай… Нет, лучше не надо. Я боюсь.
– Витька тебя подстрахует.
– Нет, лучше пусть он сам… И тетка вон забеспокоилась.
– Ну как хотите, – буркнул Толя Кузнецов и отошел в сторону, потеряв всякий интерес к статуе.
Наташа Белкина, Наташа Миронова, Ленка Гришина – все становились на цыпочки, подпрыгивали, но ничего разглядеть не могли.
Прыгая через ступеньку, запыхавшийся, прибежал Роман Дьяченко. Он снизу помахал им рукой и сообщил:
– А вот и я. Чегой-то вы там смотрите?
– Вторую макушку ищем у Давида, – озабоченно ответил А. Антонов.
– А разве у него было две макушки? – не поверил Роман.
– А ты подпрыгни – сам увидишь, – сказала Ленка.
– Не надо больше прыгать, – попросила Надя. – Спустимся теперь вниз и снова посмотрим на Давида.
– Зачем? – очень искренне удивился Половинкин, и во взглядах остальных Надя прочла тот же вопрос.
– Я нарочно вам сказала про тонзуру.
– Обманула? – угрожающе поинтересовался Толя Кузнецов.
– Нет, не обманула. Все так и есть, как я сказала. Но я нарочно сказала. Идемте вниз, – она махнула рукой, и ребята нехотя потянулись за ней вниз. – Так нельзя смотреть произведения искусства, как мы сегодня начали. Я вам сказала про тонзуру, и Давид для вас перестал существовать. Вы его не разглядели как следует. И все искусство Микеланджело заслонила выщербленная макушка, созданная к тому же резцом другого, бездарного скульптора. Так?
– Ну, так, – нехотя ответил Толя Кузнецов.
– Мы один раз с папой пришли в Третьяковку, – продолжала Надя, вдохновляясь наступившей тишиной и вниманием. – Все было хорошо, пока экскурсовод не начал говорить про муху. Суриков работал писцом в канцелярии и один раз на чистом листе нарисовал муху. Муха была как живая, и начальник этой канцелярии отнес и положил листок на стол губернатору. Тот увидел муху, хотел согнать, а она не улетает. Он удивился, еще раз махнул рукой – а она опять не улетает. Мы потом долго не могли смотреть картины Сурикова.
Она замолчала. А. Антонов, Половинкин, обе Наташи, Ленка, Толя Кузнецов и не успевший как следует отдышаться Роман Дьяченко стояли перед Давидом, пораженные его красотой и силой, забыв о том, что на макушке в том месте, которое им никогда не суждено увидеть, есть несколько царапин от резца бездарного скульптора. Они увидели Давида, увидели Гиганта, собравшегося на битву с Голиафом. Уловив этот важный момент прозрения, Надя сказала, и в гулкой тишине высокого каменного зала ее слова прозвучали раскатисто, весомо:
– Теперь пойдем дальше и просто посмотрим, какие здесь есть еще сокровища, что где находится.
В греческом зале вокруг статуи Галла, поражающего себя в грудь кинжалом, сидели с этюдниками ученики художественной десятилетки. Они прорабатывали фигуру воина. Белобрысый мальчишка, не стесняясь зрителей, орудовал над своим листом с резинкой в одной руке и карандашом в другой. При этом он успевал интересоваться всем, что происходило в зале, поглядывал по сторонам, перебрасывался шуточками с соседкой, сидящей от него по правую руку, оборачивался назад, где кружком около Нади собрались ее одноклассники. Толя Кузнецов подошел посмотреть, что рисуют пацаны, и Белобрысый, воспользовавшись этим, спросил:
– Кто это у вас в очках? Экскурсовод?
– Да, – ответил Толя.
– Из художественной самодеятельности? – иронически наклонив голову, осведомился мальчишка.
– Из какой художественной самодеятельности? – не понял Толя.
– А ты спроси у нее, сможет она правильно поставить ударение в фамилии Пикассо? На первом или на каком слоге?
Воцарилась тишина. Ленка и две Наташи расступились, пропуская Надю. В ее глазах не было растерянности или обиды. Наоборот, они светились еще большим озорством, чем у Белобрысого.
– Ударение, – проговорила Надя, – в фамилии Пабло Диего Хозе Франциско де Паула Хуана Непомукено Криспино Криспиано де ла Сантисима Тринидада Роуза де Пикассо падает на второй слог, если считать его испанцем. И на последний, если французом.
– Ого! – восхищенно сказал Белобрысый.
– Съел? – спросила Ленка.
Надя взглянула через плечо на рисунок. Озорство передалось руке.
– Дай на минутку, – сказала она, забирая у него карандаш.
Она провела по «соломе» и грязи, оставленной резинкой, несколько линий, уверенных, точных, и Галл, до этого валившийся на сторону, выпрямился и скорчился от раны, которую нанес сам себе.
Надя передала Белобрысому карандаш и, провожаемая взглядами учеников художественной десятилетки, скрылась в следующем зале. Толя Кузнецов, снисходительно похлопав забияку по плечу, двинулся неторопливо вслед за одноклассниками.
– Подожди! – почти испуганно сказал Белобрысый. – Кто она?
– Президент.
– Какой президент?
– Ты что? – Толя усмехнулся. – Своего президента не узнал?
Тот пожал плечами и ошалело уставился в свой рисунок. За его спиной один за другим выстраивались молча его товарищи.