Мальчики и девочки (Повести, роман)

Пашнев Эдуард Иванович

– А я, Надьк, больше не Чиз, – грустно сказал он.

– Почему?

– Юрка уехал в Киев. Его отца перевели в Киевский военный округ. И я остался один. Какой же я после этого Чиз? Нас же прозвали вместе, а по отдельности мы не Чиз и не Юриз.

Надя засмеялась. Сквозь стеклянную стену ей были видны прохожие, обтекавшие павильон со всех сторон, и автомобили, двумя стремительными потоками несущиеся навстречу друг другу. Мелькнул щупленький парень в куртке и мохнатой кепке с длинным козырьком. Надя привстала: так он был похож на Марата.

– Надьк, куда ты смотришь? – спросил Чиз.

– Я думала,

что увидела знакомого, – виновато сказала она. – Я все время надеюсь встретить одного человека. Он мне очень нужен.

– Как встретить? На улице?

– На улице. Или в музее или в театре. Где-нибудь, – она с грустью посмотрела в широко раскрытые, непонимающие глаза Чиза.

– А ты его фамилию знаешь?

– Знаю.

– А где живет – не знаешь, да?

– И где живет знаю.

– Надьк, а зачем он тебе? – растерянно заморгал ресницами Чиз и поправил галстук.

– Доложить о выполнении артековского поручения, – грустно засмеялась девочка. – Нет, правда. Я в Артеке была президентом КЮДИ. А он был вожатый наш. Когда мы уезжали, он сказал, чтобы мы продолжали свою деятельность. Вот я и хочу встретить его и доложить, что меня и в школе избрали президентом. Я и в музее сегодня была знаешь зачем?

– Встретить его хотела?

– Нет, – засмеялась Надя. – Намечала диспозицию экскурсии. Наш класс поведу в следующее воскресенье к Давиду.

– Надьк, ты влюбилась в него, да? – спросил Чиз.

– В кого? В Давида?

– Нет, в вожатого.

– Я не знаю, что это такое – «влюбилась», – очень серьезно ответила она и посмотрела сквозь стеклянную стену павильона, сквозь людской поток и автомобили куда-то далеко, где мог быть сейчас Марат.

– А я знаю, – тихо сказал Чиз.

Он отхлебнул глоток кофе и, поставив стакан на стол, подпер рукою подбородок. Печально вытянувшаяся из галстука шея была у него такая же длинная, как рука.

– Расскажи про ребят, – попросила Надя. – Федорова как там?

– Федорова ничего. Все ничего. И я тоже ничего.

Он махнул рукой, опять поправил галстук, который почему-то сползал все время набок, и потянулся за трубочкой с кремом.

– Ты ешь. Ты, Надьк, не волнуйся, ты обязательно его встретишь. Я знаю одно место, где каждый человек раз в месяц обязательно бывает.

– Какое место?

– Памятник Пушкину.

– Это место и я знаю, – сказала Надя.

Давид

По коридору осторожно прошлепал в тапочках отец, заговорил шепотом с мамой на кухне. Надя запрокинула руки за голову и потянулась сладко, как в детстве. Из зеркала старенького шкафа на нее смотрела улыбающаяся девочка. Она выпростала из-под одеяла руку и погрозила сама себе пальцем:

– Смотри не подведи!

– Ты с кем там разговариваешь? – заглянул отец.

– С собой. Даю себе последние наставления, как вести экскурсию, – улыбнулась ему дочь.

– Может быть, я с вами все-таки пойду?

– Нет, папа, я сама.

Она была счастлива оттого, что лежала в теплой кровати, оттого, что слышала посвистывание чайника на кухне, оттого, что видела перед собой отца. И она была немножко несчастлива из-за Марата. Она была постоянно счастлива и несчастлива по этой причине.

В метро Надя рассматривала сидящих напротив пассажиров,

и многие лица ей были приятны, как хорошие рисунки или картины. Она ехала одна, потому что в новой школе у нее не было еще подруг, если не считать Ленку. Эта самолюбивая девчонка обещала зайти, чтобы вместе ехать, но вечером прислала с братишкой записку, что не желает «нести шлейф президентского платья» и потому пусть на почетный экскорт Надя не рассчитывает. Странная выходка! Обижаться было бы глупо. Обижаются на тех, кого любят, а к Ленке Надя только приглядывалась. Недоразумения начались чуть ли не с первого мгновения, как только Надя села рядом с ней за парту. На уроке черчения щеки Ленки вдруг запылали краской обиды. Она сузила свои большие серые глаза и остреньким, напряженным локтем отодвинула тетради и книжки, случайно заехавшие на ее территорию.

– Ты что? – спросила Надя.

– Не люблю, когда подглядывают.

– Я не подглядываю. То, что у тебя в тетради, есть и на доске.

– Ну и смотри на доску.

– Почему ты так разговариваешь?

– Я не хочу, чтобы ты со мной сидела.

– Почему?

– Потому что ты знаменитая девочка, а я никто. Почему ты не взяла у меня циркуль? Предпочитаешь лучше испортить чертеж, чем попросить циркуль?

Надя обезоруживающе улыбнулась.

– Он мне не нужен. У меня есть своя готовальня в портфеле. Но я не люблю черчение и провожу окружность, лишь бы провести. На глазок. Поняла? Но если тебя раздражает такое мое отношение к урокам черчения, могу попросить, чтоб меня пересадили.

Они разговаривали шепотом, не глядя друг на друга.

– Можешь сидеть здесь, если тебе нравится, – выдавила из себя Ленка.

Надя ехала в метро и недоумевала по поводу записки. А у выхода на улицу на ступеньках увидела Ленку с букетиком гвоздик в целлофане.

– Это тебе, – протянула она цветы.

– В честь чего? – сухо спросила Надя.

– Не злись, не злись, а лучше улыбнись, – и почти насильно вложила в руку цветы и пошла рядом как ни в чем не бывало.

Объединяла девчонок не только парта, обеих избрали в редколлегию «классных окон сатиры» (КОС). Надя рисовала карикатуры, Ленка делала подписи, сочиняла коротенькие фельетоны, юморески, двустишия. Ребята называли газету «Окнами РОСТА», а соавторов: Надю – правой рукой Маяковского, а Ленку – левой рукой Маяковского.

– Ладно, – сказала Надя, рассматривая цветы, – мы попросим их поставить перед портретом Самари. Ты меня извини, Гришина, но я отказываюсь понимать…

– Я не Гришина, я – Печорина…

– Это что… твоя девичья фамилия?

Они искоса посмотрели друг на друга и рассмеялись.

На ступеньках музея безработным атлантом стоял Витя Половинкин. Он был подчеркнуто неподвижен, руки держал скрещенными на груди. Поднятый воротник пальто и нахлобученная низко на лоб шапка скрывали прическу «хиппи-эй!». Как-то, по поручению Лены, не подозревая подвоха, он купил за свой счет несколько больших листов бумаги для «классных окон сатиры». И на следующий день увидел в одном из окон карикатуру на себя и подпись: «Этот номер газеты выпущен на средства В. Половинкина – самого лохматого человека в Советском Союзе. Парикмахерские нашего района борются за право сделать его своим почетным клиентом». Критика не помогла.