Мальчики и девочки (Повести, роман)
Шрифт:
– Таня, где твоя шапочка? – спросил строго Марат.
– В кармане. Мне не холодно.
– Все равно надень и возьми палки, – он подобрал их, когда она упала. – И давай я тебя отряхну.
Его забота о жене больно и сладко кольнула сердце Нади… Это было странно, но сейчас ей казалось, что ее любовь распространяется и на жену Марата Антоновича и на их дочь Дуську, которую она еще ни разу не видела. Они все ей были дороги, как мама, как папа, как этот ослепительный снег.
Баженовский мостик соединял берега глубокого оврага, по дну которого, летом густо затененный кустарниками
– А вы правда знали, что встретите меня здесь? – обернулась Надя к вожатому, который шел последним.
– Да, Надюш, иначе мы поехали бы в какое-нибудь другое место – поближе или подальше, – он улыбнулся. – Хорошо здесь. Мы с Таней первый раз в этом году на лыжах. В субботу проснулся ночью, подошел к окну, а за ним ничего не видно. Все залеплено снегом. Вот такой же, как на деревьях, белый, пушистый. И я почувствовал, что снег позвал меня.
– В Царицыно?
– Сначала просто позвал на улицу, в лес, а потом в Царицыно.
Николай Николаевич возглавлял движение. Таня держалась поблизости. У них был свой разговор про парки Ленинграда и Подмосковья. Надя почти не слышала отца и Таню. Она впитывала каждой клеточкой тела дыхание Марата Антоновича за спиной, поскрипывание его палок и лыж. Она была благодарна Гу Кай-Чжи, который придумал такой простой способ беспроволочной связи, хотя и не верила в чудеса. Она просто знала, что если о человеке очень долго думать и звать его, то он обязательно услышит, не в лунную ночь, так в метель, и придет. Пусть думает, что его позвал снег.
– У меня ваша книга, – обернулась Надя. – Я не принесла, потому что вы сказали, что сами придете.
– Не выбрался, Надюш. Выезжал с трудными фильмами в Куйбышев, в Воронеж. А вернулся, смотрю: что такое? Все афиши на тебя пальцами показывают. И люди смотрят и бегут на твою выставку.
Надя улыбнулась. Музей Л. Н. Толстого действительно напечатал оригинальное объявление. Под большими буквами «Наш вернисаж» рука с вытянутым стрелой указательным пальцем упиралась в домик на Кропоткинской и следовало сообщение: «Государственный музей Л. Н. Толстого (Кропоткинская, 11) – выставка рисунков и композиций к роману Л. Н. Толстого «Война и мир» московской школьницы Нади Рощиной. Обсуждение состоится 28 числа в 18 часов».
– Эта выставка подвела итог, – сказала Надя. – Теперь я, наверное, больше не буду возвращаться к этой теме.
– Хорошо прошло обсуждение?
– Не знаю. Мне все время было как-то не по себе: помещение там небольшое, и, чтобы повесить мои рисунки, пришлось снять картины Репина и Нестерова.
– Ничего, привыкай, – посоветовал Марат.
– Я и вам посылала пригласительный билет. Вы разве не получили?
– Получил, Надюш, получил, – он виновато развел руками и палками. – Проклятая суета заедает. Статью надо было срочно сдавать.
– Я
– Спасибо, конечно, – отмахнулся вожатый, – но это все неважно перед лицом чистого снега. Это и есть та самая суета.
Они ехали по лыжне, проложенной между деревьями к мостику, и остановились. Николай Николаевич поднял руку, словно требовал внимания и особой тишины. Из глубины сугроба поднималась крутая кирпичная арка, скромные решетчатые перила были вправлены в простые круглые столбики, напоминающие лесные пеньки. Все это было припорошено снегом и трогало душу своей естественностью и незамысловатостью.
– Спасибо! – тихо проговорил Николай Николаевич и слегка склонил голову, и Марату и Тане показалось, что он поблагодарил не только их за уважительное молчание, но и кого-то еще, может быть, Баженова, а может быть, природу за то, что она так красиво припорошила чугунные решетки.
– Василий Иванович, – спустя еще минуту молчания сказал он с грустной восторженностью, – академик Болонской и Флорентийской академий, автор грандиозных проектов – и этот маленький мостик. Василий Иванович! – повторил он умиленно, словно хотел попенять хозяину этого мостика за то, что он пригласил их в гости, а встречать не вышел.
– Вы так называете его, словно были хорошо знакомы, – с некоторой долей иронии сказала Таня.
– Да, – серьезно ответил Рощин и покивал утвердительно головой. – И Надюшка его тоже хорошо знает.
И у него это получилось так искренне, что Таня совсем иначе посмотрела на мостик, показавшийся поначалу заурядным. По этому мостику не хотелось бежать, а хотелось стоять перед ним или идти медленно-медленно. «Ах, как просто и как хорошо, – подумала она и посмотрела с благодарностью на Николая Николаевича. – Какое это счастье иметь отца, для которого Баженов просто Василий Иванович». Такую же благодарность увидела Надя и в глазах Марата. И она, счастливая, посмотрела еще раз на чугунные перила и столбики, ритмически уходящие вдаль, на высокие белые макушки деревьев на той стороне и глубоко вздохнула.
Николай Николаевич съехал вниз. Он хотел зарисовать мостик Баженова с аркой, сугробами и тремя пестрыми фигурками лыжников на фоне высоких деревьев. У него всегда был с собой маленький блокнотик для зарисовки пейзажей и архитектуры.
– Хорошо бы построить около такого мостика большой деревянный дом со скрипучими лестницами, – мечтательно сказала Таня, – назвать его Нерастанкино и жить в нем, не расставаться.
– А скрипучие лестницы у тебя куда ведут? – спросил Марат. Глаза его хитровато и загадочно посмотрели на жену.
– Как куда? На второй этаж. Он будет весь стеклянный, с такими эркерами.
– Правильно, именно стеклянный, потому что на втором этаже будет мастерская Нади.
– Великолепная идея, – захлопала в ладоши Таня, бросив палки в разные стороны. – Внизу будет круглая гостиная с телевизором, где мы будем по вечерам собираться и пить чай с соленым печеньем. И камин, конечно, чтобы смотреть на огонь.
– Надо будет не забыть заказать где-нибудь хорошие каминные щипцы, – засмеялся Марат.