Мальчики и девочки (Повести, роман)
Шрифт:
– Ну и пусть купили, – вздохнула Надя, – все равно они стоят у нас на камине в круглой гостиной.
– А у меня никогда не будет такого дома, – позавидовала Ленка.
Качели
И был еще один грустный ли, радостный ли день – трудно сказать. Василий Алексеевич Брагин пригласил Николая Николаевича и Надю в Тарусу для серьезного разговора.
– Рад видеть тебя, Козленок. Давненько мы с тобой не обсуждали последние политические новости, – сказал старик.
После обеда два плетеных кресла вынесли во двор и поставили в траву за домом посреди усадьбы.
– Здесь нам с вами будет просторно поговорить, – сказал
Надя ушла в дальний конец, села на качели. Брагин любовался ею издалека.
– Хорошо сидит. Оттуда вид красивый открывается. Пусть смотрит. А мне пора уже смотреть прямо в небо.
– Что это вы такое говорите, Василий Алексеевич? – возразил Рощин.
– Не спорьте, – отмахнулся художник. – В небо смотреть тоже большое счастье.
Порыжевшая трава, в которой кое-где попадались кустики ромашек и конского щавеля, доставала до подлокотников кресла. Василий Алексеевич касался ее руками, поглаживал, трогал, радуясь каждому прикосновению, как ребенок. И ноги свои с улыбкой вытягивал в траву по колени, словно парил их там в естественном настое летнего разнотравья. И на солнце он смотрел как-то по-особенному, прищурившись.
Старость Василия Алексеевича была красива и несуетлива. Николай Николаевич тоже сидел в плетеном кресле по колени в траве. «Вот бы и Наде когда-нибудь такую дачку, – подумал он, – чтобы ромашки и конский щавель, не скошенные, не в вазе, а во дворе, как в поле. И плетеные кресла и качели».
– Ну что ж, Николай Николаевич, давайте подведем итог, – прерывая молчание, сказал Брагин. – Я это говорю потому, что у меня есть предчувствие, что мы можем не увидеться больше.
– Да что вы такое говорите?
– Весел я, но болен и стар, – без тени грусти ответил Брагин. – Это же естественно: старые уходят, а молодые остаются. Наде оставаться, мне уходить. Я это знаю.
– Я и слушать не хочу, – поднялся с кресла Рощин.
– Нет, вы меня выслушаете, – жестом остановил его Брагин. – Мы должны подвести неплохой для вас и для меня итог. Как мы ни испорчены приобретенным опытом и всякими умными теориями, но у нас с вами хватило ума не мешать естественному развитию таланта. Самое большое, что мы могли сделать, – это не мешать, не отдавать Козленка в художественную десятилетку. Слава богу, она заканчивает нормальную школу. Теперь она крепкий орешек, и ей не страшно никакое учебное заведение, даже Институт имени Сурикова, – он засмеялся своей шутке.
– Ее вожатый из Артека уговаривает поступить во ВГИК на мультипликацию.
– Это тоже не страшно, – сказал старик, – хоть в Суворовское училище.
– Спасибо, – растроганно кивнул Рощин.
– Ну ладно, ладно, – остановил его Брагин, – я вам не сказал самого главного, для чего мы остались с вами здесь вдвоем. – Он замолчал. – Не может, – сказал он радостно.
– Чего не может? – не понял отец Нади.
– Не может сама раскачаться. Я давно наблюдаю за ее попытками. В мире все подтверждает все, как эти качели. Вот так же и в искусстве. Когда человек только начинает рисовать, он попадает на неподвижные качели. И самому ему раскачаться очень трудно, какие бы хитрые движения он ни делал. Надо обязательно оттолкнуться от земли. Или еще лучше, чтобы кто-нибудь тебя немножко толкнул. Я рад, Николай Николаевич, что помогал все эти годы раскачиваться Наде. Но первый толчок она получила от вас. Как это удивительно и как поздно понимаешь, что в мире все подтверждает все… И миф об Антее, и веточка конского щавеля, и девочка на качелях.
Он отвлекся от первоначального плана разговора и снова замолчал. Надя сидела на качелях и, глядя на старика издали, вспоминала свою первую встречу с ним. Ей пришлось в своих воспоминаниях
Ребят в студии было немного, человек двадцать. Надя заняла свободный мольберт у окна и огляделась. От двери через всю стену протянулись застекленные полки. На них стояли елочные игрушки, куклы, желудевые человечки, фигурки зверей и птиц из пластилина. В застекленных коробках висела коллекция тропических бабочек. Две другие стены были заняты полками с игрушками и коробками с бабочками. Четвертая стена представляла собой сплошное окно.. За ним была зима, виднелись внизу белые крыши домов и заснеженные деревья. Снег и холод отступали перед стеклянными стенами Дворца пионеров. Тропические бабочки в коробках разноцветными крыльями создавали картину жаркого экзотического лета посреди зимы.
Учительница встала на стул и сняла со стены большую голубую морфиду.
– Красивая, правда? – спросила она у Нади. – В Бразилии крылья этих бабочек заливают лаком и продают в виде брошей и пуговиц. Попробуй ее нарисовать.
Она отошла от мольберта новенькой, и девочка приступила к работе. Небесно-голубые крылья южноамериканской бабочки были покрыты кое-где солнечно-охристыми пятнами и разводами. Надя заглянула в стаканчики с гуашью. Таких красок у нее не было. Она попробовала смешивать – вышло грязно и скучно. Надя растерянно повертела в руках кисточку чуть не в полметра длиной и осторожно, с опаской положила. Взяла другую, чуть поменьше, и положила, даже не обмакнув в краску. «Какие-то шпаги, а не кисти», – испуганно подумала она. Рука потянулась за спасительной коробочкой с вечным пером, которое папа утром специально зарядил китайской тушью. В одну минуту на бумаге появился контур изящной порхающей бабочки. За каких-нибудь полчаса огромный лист покрылся десятками фантастических мотыльков и стрекоз самых немыслимых форм и в самых неожиданных ракурсах.
– Надя, что же ты делаешь? – раздался возмущенный голос Лидии Львовны.
Девочка вздрогнула и подняла голову.
– Я рисую, что вы сказали… бабочек.
– Да ты посмотри, какая перед тобой красивая морфида. Неужели тебе не хочется поработать цветом? Ты посмотри, какая романтика, какие краски! В этих крыльях вся Южная Америка. Такого голубого цвета и такого желтого больше нигде не увидишь. Я тебе дала кисти. Они сделаны из беличьих хвостиков. Ты только подумай, как интересно: беличьими хвостиками рисовать бразильскую бабочку.
Учительница объясняла девочке красоту небесно-голубой южноамериканской бабочки. Надя была не слепая, морфида ей нравилась, нежные, радужные крылья радовали глаз, просто она никогда не держала в руках большие кисти и не работала гуашью.
– Спрячь свое перо.
– Я не умею кистями.
– Вот и хорошо. Ты пришла сюда учиться, а не показывать свое умение. Возьми новый лист бумаги.
И что-то неприятное кольнуло Устинову при виде рисунков Нади. Но думать об этом было некогда, и она отошла, недоумевая и сердясь на себя за резкость, которую допустила по отношению к новенькой. «Надо было объяснить ей поласковей», – подумала она с досадой.
Ни одним словом учительница не похвалила контурные рисунки. Она их не заметила, как будто лист бумаги не был испещрен изящными порхающими мотыльками и стрекозами, а безобразно исчеркан вдоль и поперек.
На новом листе вместо яркой бразильской бабочки получилась примитивная мазня. «Так рисуют в детском саду пятилетние девочки», – подумала Надя о своей работе. Большая кисть не помогала ей реализовать замысел, как фломастер или перо, а мешала. Она испачкала в краску руки, платье и совсем расстроилась.