Мальчишки из Васильков. Повести
Шрифт:
— Что тут смешного? — надулся Серый.
— Ладно, — сказал я примирительно. — Время покажет, кто прав. Я ничего не обещаю вам, кроме одного: мы попробуем здесь поработать. Вместе.
— Когда? — спросил Петя. — У нас еще три дня каникул.
— Если достанете инструменты, то завтра же.
Ночью подул северный ветер и принес снег.
— Вот видишь, погода против нас, — сказал я Серому. — Так что работа в каменоломне откладывается до лучших дней.
—
— Плохое настроение? — спросил я. — Не я командую погодой.
Серый не ответил.
— А станок действительно надо вынести. Неуютно с ним.
Серый ничего на это не сказал, только ниже нагнул голову, подошел к станку и потащил его к двери.
— Помогу сейчас, — сказал я. — Пупок порвешь.
Серый посмотрел волком.
— Ты почему злишься? — спросил я.
Серый и на этот раз не удостоил меня ответом и продолжал тянуть станок, покраснев от натуги. Я зашел с другой стороны и стал ему помогать. Дело пошло быстрей. Мы молча вынесли станок из дома, молча дотащили до времянки.
Пока Серый ходил за ключом, я наблюдал, как сосед кормить голубей. Разбросав зерно по земле перед голубятней, Никита Григорьевич выпустил птиц, и они, шумно хлопая крыльями, стали слетать вниз. Тех, что уселись на крыше голубятни и на насестах, Никита Григорьевич согнал длинным бамбуковым удилищем.
— А вы что ж это? Куда это годится? — ворчал он. — Сказано: всем есть! Или ждете особого приглашения?
Вернулся Серый с ключом, отпер времянку. Вошли внутрь, чтобы посмотреть, где удобнее поставить станок. Пахло сухим зерном и мышами.
— Надо бы Ваську и Мурку посадить сюда на ночь, — сказал я.
Серый нагнулся и попробовал сдвинуть с места ящик с пшеницей. Но ящик оказался слишком тяжелым. Даже вдвоем мы еле-еле передвинули его в угол.
— Станок надо поставить к окну, — сказал я.
Но оказалось, что Серый думал иначе. И поэтому, когда мы внесли станок, Серый двинулся к стене, а я к окну. Серый не удержал станок, и тот одним концом грохнул об пол так, что из щелей между половицами полетел песок.
— Теперь я сам, — сказал Серый. — Спасибо за помощь.
Он по-прежнему не смотрел на меня, морщился, словно тяготился моим присутствием.
— Сам так сам, — сказал я и вышел.
Небо было серым, холодным, заснеженная степь угнетала своим однообразием. Из сарая выбежал кот Васька, подошел ко мне, потерся об ногу.
— Доброе утро, — увидев меня, крикнул бухгалтер. — Зайдите сегодня ко мне в контору, нужно кое-какие документы подписать, на мебель, которую вы получили.
— Зайду, — ответил я и подошел к изгороди.
— Хозяйство, — глядя на голубей, не без гордости сказал бухгалтер. — Светлая птица. Некоторые уже нестись начали, — сообщил он доверительно. — Хотите посмотреть?
Я вышел за ворота, миновал сарайчики. Никита Григорьевич ждал меня у ворот своего двора. Мы
— Насиживают уже, — объяснил мне бухгалтер и тронул одну голубку концом бамбукового удилища. Голубка нехотя сошла с гнезда, и я увидел три белых яичка, лежащих на пуховой подстилке.
— Красиво? — заглянул мне в глаза бухгалтер.
— Да, — согласился я.
— Показать другие? — по тому, как дрожала трость в его руке, я понял, что он готов показать мне все гнезда и что ему самому страстно хочется согнать других голубок, чтобы еще раз увидеть устланные мягким пухом ямки, в которых покоятся белые теплые яички, будущие голуби, возможно, самые лучшие.
— Не стоит, — сказал я и спустился со ступенек. Лицо бухгалтера сразу же стало неприветливым. Он поставил трость и вытер о ватник руки, не глядя на меня.
— А какой голубь самый дорогой? — спросил я.
Он ответил не сразу. Протянул руку к удилищу, взялся за комелек, и тонкий кончик трости, трепеща, повис над голубями, клевавшими зерно.
— У меня, сказал он, снова подобрев лицом, — у меня вон та голубка, — кончик трости осторожно коснулся крыла крупной птицы. — Обратите внимание на расцветку — редчайшая, скажу я вам. Белые места отливают голубизной, как нержавеющая сталь, а красные — сплав червонного золота с серебром. Когда солнышко, она вся горит, как жар-птица. А в полете, как весенняя бабочка — легкая, светлая, как цветочек. Я за нее десятку заплатил, верите? Как увидел ее на толчке у одного деда, так и замер, аж сердце, знаете ли, застучало... Но почему-то не пошло потомство: птенцы получились вон в того голубя, в белого. Не знаю, что и делать.
— А еще у кого-нибудь в Васильках есть такая голубка или голубок? — спросил я.
— Не-не-не, — замахал руками бухгалтер. — Не только в Васильках, а на тысячу километров в округе, наверное. И дедок тот говорил, что эта — единственная, что ему племяш ее откуда-то со Львовщины привез. Единственная, единственная! Тут уж ко мне приходили, предлагали за нее десять голубей. Но разве можно отдать такую красавицу? Вы разве отдали бы?
— Ни за что, — сказал я.
— Вот! — Никита Григорьевич шагнул ближе и, казалось, готов был заключить меня в объятия. На лице его сияла улыбка счастливейшего человека.
— Пойду завтракать, — сказал я.
— Да, да, Геннадий Геннадиевич. Про документики не забудьте. Забегите на минутку. Дело пустяковое... — он любезно проводил меня за ворота, не подозревая, какой коварный план возник в моей голове...
Серый стоял у жаркой печи с пустым угольным ведром.
— Ага, — сказал я, — поджарим колбаску здесь. И чаек поставим. Позавтракаешь со мной?
Двух секунд было достаточно, чтобы на лице Серого прочесть ответ, который звучал бы наверное так: «А катитесь вы со своей колбаской...» Неужели он думал, что я отправлюсь в каменоломни в такую погоду?