Мальчишки с улицы Пала
Шрифт:
Обычно в это время в классе воцарялась мертвая тишина. Все, даже те, кто хорошо приготовил урок, затаив дыхание, впивались взглядом в пальцы учителя, медленно переворачивавшие странички. Ученики даже знали, чье имя на какой странице находится. Когда учитель заглядывал в конец, облегченно вздыхали те, у кого фамилия начиналась с «А» и «Б». Когда же руки начинали быстро листать странички в обратном порядке, отлегало от сердца у всех обладателей фамилий на «Р», «С» и «Т».
Порывшись в книжке, учитель тихо сказал:
– Немечек.
– Отсутствует! – хором грянул класс.
А один хорошо знакомый всей улице Пала голос добавил:
– Он болен.
– Что
– Простудился.
Господин Рац обвел взглядом класс, но сказал только:
– Не бережете вы себя.
Мальчишки с улицы Пала переглянулись: они-то хорошо знали, почему и как Немечек не берег себя. Сидели они на разных партах: кто на первой, кто на третьей, а Чонакош – что греха таить! – даже на последней. Но тут все переглянулись. У каждого на лице было написано, что Немечек пострадал не зря, а во имя прекрасного дела. Короче говоря, простудился, бедняга, за родину, искупавшись целых три раза в холодной воде: один раз нечаянно, другой – по долгу чести, а третий – подчиняясь насилию. И никто ни за что не выдал бы этой великой тайны, которую теперь, правда, все знали, не исключая и членов «Общества замазки». В «Обществе замазки» даже возникло движение за то, чтобы вычеркнуть имя Немечека из черной книги, но еще не установилось единое мнение, исправить сначала маленькие буквы на заглавные и только потом вычеркнуть, или вычеркнуть сразу, безо всяких церемоний. Поскольку Колнаи, который пока оставался председателем, требовал вычеркнуть без церемоний, Барабаш, разумеется, возглавил оппозицию, настаивавшую на том, что сначала нужно восстановить доброе имя.
Впрочем, теперь было не до того. Все помыслы приковала к себе война, которая должна была начаться во второй половине дня. После латыни к Боке толпами стали подходить гимназисты из других классов, предлагая свою помощь. Бока отвечал всем:
– К сожалению, не можем никого принять. Мы будем защищать свою страну сами. Возможно, краснорубашечники и сильней нас, но мы возьмем сноровкой. Будь что будет – мы решили сражаться одни.
Интерес к войне был так велик, что не только ученики других классов вызывались принять в ней участие. В час дня, когда все спешили домой обедать, Боке предложил свои услуги сам продавец турецкого меда, который по-прежнему стоял под соседними воротами.
– Молодой человек, – сказал он, – давай приду: одной рукой всех вышвырну!
– Ничего, старина, мы уж как-нибудь сами, – улыбнулся Бока и побежал домой.
В воротах все, обступив мальчишек с улицы Пала, спешили подать полезный совет. Одни показывали, как лучше подставить ножку. Другие вызывались пойти на разведку к краснорубашечникам. Третьи просили разрешения посмотреть на битву, но никто его не получил. Бока строго-настрого приказал, как только начнется сражение, сейчас же запереть калитку и снова отворить лишь для того, чтобы вытеснить наружу неприятеля. Но сутолока в воротах длилась всего несколько минут. Мальчики быстро разбежались: ведь ровно в два нужно быть на пустыре. В четверть второго гимназический двор уже опустел. Свернул свою торговлю и продавец турецкого меда. Только школьный сторож остался мирно покуривать у ворот свою трубку, с насмешкой крикнув торговцу:
– Ну, тебе тут недолго прохлаждаться! Вытурим скоро отсюда вместе со всем твоим барахлом!
Продавец ничего не ответил, только плечами пожал. Он ведь был важный барин, носил красную феску и не вступал в препирательства с какими-то сторожами. Особенно, когда чувствовал, что сторожа правы.
Ровно в два часа, когда Бока в ало-зеленой фуражке – головном уборе мальчишек
Бока сразу приступил к делу.
– Смирно! – отрывисто, по-военному, скомандовал он. Все вытянулись и замерли на месте.
– Объявляю вам, что слагаю с себя президентское звание, – громко произнес Бока. – Оно годится для мирного времени, а сейчас у нас война. Поэтому я принимаю звание генерала.
Все были взволнованы. И в самом деле, момент был торжественный, почти исторический: в день битвы, перед лицом величайшей опасности, Бока принял генеральское звание.
– А теперь, чтоб не было никаких недоразумений, в последний раз изложу план военных действий.
И Бока повторил свои объяснения. И хотя войско уже наизусть запомнило приказ, все с напряженным вниманием ловили каждое слово.
Окончив, генерал скомандовал:
– По местам!
Ряды мгновенно рассыпались.
Возле Боки остался только Челе, элегантный Челе, замещавший больного Немечека в должности адъютанта. На боку у него висела желтая медная труба, купленная в складчину за один форинт сорок крайцаров. В эту сумму входили и двадцать четыре крайцара «Общества замазки»– вся его казна, которую главнокомандующий попросту конфисковал на военные нужды.
Труба была красивая, вроде маленького почтового рожка, и, если в нее подуть, издавала точно такие же звуки, как военный горн. Всего трубой подавалось три сигнала. Один возвещал приближение врага, другой звал в атаку, а третий означал: «Все к генералу». Сигналы эти войско разучило еще на вчерашних маневрах.
– Господин генерал! – крикнул вдруг часовой, который взобрался по долгу службы на забор и сидел там, свесив одну ногу на улицу Пала.
– Что случилось?
– Честь имею доложить: на пустырь хочет войти служанка с письмом.
– Кого ей нужно?
– Говорит, господина генерала.
– Посмотри получше, – сказал Бока, подойдя к забору, – может, это какой-нибудь краснорубашечник переоделся в женское платье и пришел сюда шпионить.
Часовой перевесился наружу так, что чуть не свалился на улицу.
– Господин генерал, – доложил он, – я хорошо рассмотрел: это настоящая дама.
– Ну, если настоящая, пусть войдет.
И Бока пошел отворять. Гостья вошла и оглянулась по сторонам. Да, это была настоящая дама: как мыла пол на кухне, так и прибежала сюда – простоволосая, в шлепанцах на босу ногу.
– Я от господ Геребов, с письмом, – промолвила она. – Барчук сказали, очень срочно и чтоб подождать ответа…
Бока вскрыл письмо, адресованное «Многообещающему господину президенту Боке». Собственно говоря, это было даже не письмо, а целая кипа листков, самых разнообразных на вид: и вырванные из тетради странички, и почтовая бумага, и аккуратно обрезанный листок, позаимствованный у сестры, и большие листы писчей бумаги – все по порядку перенумерованное и от начала до конца густо исписанное крупными каракулями. Бока принялся за чтение. Вот что было в письме: