Мальчишник в зоне смерти
Шрифт:
— Нет людей верующих, а есть люди, обманывающие себя тем, что они якобы верят. Чем становишься старее, тем сильнее хочется верить в загробную жизнь. Противно и мерзко думать, что независимо от какой бы то ни было праведной жизни, ты все равно будешь закидан той же самой землей, которую топтал всю жизнь, а в твоих глазах будут ворочаться скользкие черви.
Однако при его беспокойной работе Картазаев считал высказывание неактуальным. Он был реалистом до мозга костей и был уверен, что ему вряд ли суждено дожить до преклонных лет. Но, однако, перед гостеприимно распахнутой дверью в "кирху" он вдруг почувствовал себя
А ведь он старше Христа, подумал вдруг Картазаев. Он до сих пор для себя не решил, какой Кукулькан бог-добрый или злой. Он облагодетельствовал один народ и уничтожил другой. Он строил города и разрушал крепости врагов. И еще об одном подумал вдруг Картазаев. Он вдруг совсем не поверил легенде, по которой Кукулькана убили. Ибо бога нельзя убить, в этом его отличие от всего небожественного. Можно отлучить от рая, превратить в падшего ангела, в изгнанника. Но даже в этом случае он останется вечен. Что для Кукулькана отсутствие в пару тысячелетий? Мгновение. Невесомая пылинка на монолите вечности.
— Владимир Петрович, бандиты уже в саду, — вывел его из забытья лихорадочный шепот Мошонкина.
Он и сам слышал, как голоса переместились из дома наружу. Скорее всего, банда разделилась, и часть бандитов отправилась прочесывать двор. Так получилось, что Картазаев оказался первым перед дверью в кирху. Будь, что будет, решил он и шагнул внутрь.
Его не убило сразу. Не размазало по стенам чудовищной силой, не изрубило, словно в мясорубке, но, оказавшись внутри, он испытал сильнейшее потрясение.
По существу кирха являла собой четыре глухих стены без единого окна, но, несмотря на это, внутри было светло. То, что поначалу Картазаев принял за свет люминесцентных ламп, по большому счету не было светом вовсе. Ибо светился сам воздух. На вид он был хоть и прозрачный, но резко неоднороден: где вязкий и темный словно смола, где невесомый и призрачный, почти белый. Контрастный раздел между оттенками не был прямой линией: граница темени и света, извиваясь словно гусеница, плавала в пространстве. И вслед за фланирующим шлейфом тени и световые пятна менялись местами. Вся картина переливалась и пульсировала-она ЖИЛА. Зрелище было одновременно и пугающим, и завораживающим, словно смертельный танец кобры.
Воздух вибрировал, манил, обманывал. Казалось, что внутреннее пространство кирхи растягивается, словно гигантские меха. Временами в призрачных перестроениях воздуха проступали объемные пространственные фигуры. Все медленно вращалось в разных плоскостях.
От лицезрения гипнотической картины все почувствовали головокружение и тошноту. Даже Картазаев, всегда отличавшийся крепостью вестибулярного аппарата. Он несколько раз открыл и закрыл глаза, прогоняя наваждение. Ему стало легче и вовремя, чтобы подхватить падающего с открытыми глазами Мошонкина. Он встряхнул Василия, попутно ища глазами Лешего. Тот обнаружился сидящим на корточках и лишь махнул рукой:
— Я в порядке. Это сейчас пройдет.
Первым делом Картазаев прикрыл
Наконец все трое пришли в себя от первого потрясения и смогли оглядеть помещение кирхи более подробно. Пристанище Кукулькана они увидели сразу, потому что легко увидеть черное на белом. У дальней стены отдельные всполохи сливались в единый мощный пучок, светящийся, словно раскаленное жало газовой горелки. Воздух в этом месте становился белым и твердым на вид, своим основанием упираясь в нечто продолговатое, стоящее на высоком постаменте.
Гроб. Он был выполнен из странного материала глубокого темно-фиолетового цвета, почти черного. Длиной метра в четыре, гроб блистал острыми гранями, о которые казалось, можно было порезаться. Свет из комнаты втекал в него, а он, словно живой пил его, подобно тому, как жаждущий пьет влагу. Гроб обладал пугающей способностью отталкивать взгляд. На него невозможно было смотреть более нескольких секунд. При этом возникала иллюзия, что гроб занимает собой все пространство целиком, и все находящиеся в помещении находятся также и внутри него.
Однако в зыбкости этого утверждения они убедились, едва сделали робкую попытку приблизиться к гробу. Если до этого воздух втекал в него, то теперь началось обратное. Без единого звука все пространство кирхи двинулось навстречу потревожившим покой людям. Все было так неестественно, как если бы человеку, увидевшему в пустыне мираж, этот мираж сам двинулся навстречу.
Окружающие предметы виделись в сильном искажении, и люди уже не могли разобрать, где явь, где реальность. Фигуры колыхались подобно надутым шарам. Было полное ощущение, что струящийся вдоль тел материальный воздух смывал с них одежду. Казалось, еще немного и странный воздух так же неспешно смоет саму кожу.
Пол бугрился концентрическими волнами. На нем выдавились полусферические образования, норовившие поднырнуть под ноги. Гроб застыл под самым потолком, и центр возмущений располагался там.
— Пора! — сказал Картазаев, доставая аптечку.
Он достал одноразовые шприцы с упакованными в пакетики иглами и ампулы с морфием.
— Я сам! — сразу сказал Леший.
— Сделать укол самому не так просто, тебе когда-нибудь приходилось это делать? — спросил Картазаев. — Надеюсь, ты не наркоман?
— Нас на этике выживания учили, — успокоил Леший, забирая шприц и ампулу.
Мошонкин не проявлял инициативы. Парень откровенно трусил.
— Иди сюда, я тебя сам уколю, — сказал Картазаев.
Узнав про его намерения, гроб налился такой невыносимой для глаз чернотой, что на миг потерял свои очертания, и на его месте возникла черная дыра в пространстве. Испускаемые им флюиды заставили нервы неприятно затрепетать.
— Надо торопиться! — крикнул Картазаев.
Шагнув к Мошонкину, уже закатывающему рукав, он разгерметизировал шприц и набрал в него морфий. Когда Картазаев собрался колоть, то рука десантника показалась ему тоньше булавки. Тогда он закрыл глаза и сделал укол на ощупь. Велев Мошонкину зажать место укола, полковник указал ему направление на гроб, который уже висел под потолком. Когда десантник начал двигаться, то казалось, что он словно муха карабкается по отвесной стене. При этом он пошатывался, то ли от сопротивления воздуха, то ли начал действовать морфий. Для верности Картазаев вкатил парню максимальную дозу.