Маленькая Фадетта

Санд Жорж

XVIII

Ландри сначала почувствовал неудовольствие, что постоянно у него была на дороге маленькая Фадетта; но, увидев ее в горе, ему стало ее жалко.

Вот какой разговор произошел между ними:

— Отчего ты так плачешь, сверчок? Разве тебя кто-нибудь ударил или обидел? Зачем ты прячешься?

— Нет, Ландри, никто меня не тронул, ведь ты за меня так храбро вступился, да и притом я не боюсь их. Я хотела, чтобы никто не видел моих слез и поэтому спряталась: нет ничего глупее выказывания своего горя перед всеми.

— Но какое у тебя может быть горе? Неужели из-за сегодняшнего приключения? Брось и думать о нем, хотя ты сама немного виновата.

— Чем я виновата, Ландри? Разве это оскорбление — со мной танцевать? Неужели я единственная девочка, которая не смеет веселиться, как все другие?

— Я вовсе не оттого упрекаю вас, Фадетта, что вы танцевали со мной. Я исполнил вашу просьбу и вел себя с вами хорошо. Ваша вина не сегодняшний день, а гораздо раньше. Ведь вы себе вредили, а не мне, вы сами это знаете.

— Нет, Ландри, как Бог свят, я не знаю, в чем я виновата. Я теперь не думала о себе, а

о вас; я упрекала себя в том, что причинила вам столько неприятностей.

— Не будем говорить обо мне, Фадетта, я нисколько не жалуюсь; поговорим о вас. Хотите-ли я назову вам все ваши недостатки вполне дружески и откровенно?

— Пожалуйста, скажите мне их, Ландри; я буду считал это лучшей наградой и лучшим наказанием за все неприятности, которые вы потерпели из-за меня.

— Хорошо, Фаншон Фадэ, я тебе скажу, отчего к тебе относятся не как к пятнадцатилетней взрослой девушке, я вижу, что сегодня ты рассудительна и кротка, как никогда раньше не была. Это оттого, что ты своим видом и манерами скорее похожа на мальчика, чем на девочку, ты совсем не занимаешься собой. Прежде всего, ты грязна и неряшлива и выглядишь из-за этого некрасивой. Ты знаешь, что дети прозывают тебя «мальчишкой», а это еще обиднее, чем название «сверчка». Разве хорошо не походить на девушку, в шестнадцать лет? Ты лазишь на деревья, как белка, и скачешь верхом, без седла и уздечки, словно черт тебя погоняет. Бесспорно, хорошо быть сильной и ловкой, ничего не бояться, но это преимущество мужчины. А для женщины излишек только вредит; ты же всегда стараешься всем броситься в глаза. Ты умно и метко отвечаешь и этим смешишь всех тех, к кому обращаешься. Отлично быть умнее других, но зато наживаешь себе врагов, когда постоянно выказываешь свое превосходство. Ты любопытна, любишь узнавать чужие тайны и грубо их разоблачаешь, когда рассердишься. От этого тебя боятся и не любят. Тебе платят вдвойне за все зло. Не знаю, колдунья ты или нет, верю, что ты не имеешь сношений с нечистой силой, а только представляешься; но ты всегда пугаешь этим тех, на кого зла, и вот почему о тебе дурная молва. За эти недостатки тебя все преследуют. Обдумай хорошенько мои слова; уверяю тебя, что если ты исправишься, и тебя будут уважать, как прочих. Чем труднее будет тебе измениться, тем больше твоя заслуга, ее оценят вполне.

— Спасибо, Ландри, — серьезно ответила маленькая Фадетта, она выслушала близнеца с благоговейным молчанием, — меня все в том же упрекают, в чем и ты, но они никогда не говорили со мной так вежливо и правдиво, как ты. А теперь присядь ко мне и выслушай мое оправдание.

— Место здесь не очень приятное для беседы, — ответил Ландри. Ему не было охоты долго оставаться с ней; он верил, что она накликала беду на всех своих доверчивых слушателей.

— Тебе это место не нравится, потому что вы богаты и избалованы, — сказала маленькая Фадетта. — Вы предпочитаете сидеть на мягком дерне и выбираете в своих садах самые красивые и тенистые места. А мы везде любуемся красотой неба и земли; мы мало имеем и не просим многого у Бога, мы преклоняем голову на первый попавшийся камень и довольствуемся им, терновник не колет нам ноги, мы бедны и не требовательны. Нет дурных мест для людей, любящих творения Божьи, Ландри. Хотя я и не колдунья, но я знаю, к чему пригодна малейшая травка, которую ты топчешь ногами. Я смотрю на них без презрения, потому что я знаю их пользу. Говорю тебе все это, чтобы ты научился не презирать все то, что нам кажется негодным и некрасивым, через это часто себя можно лишить полезного и, здорового. Знание этого необходимо не только для христианской души, но и для полевых цветов, для терновников и для многих растений.

— Не понимаю твоих слов, Фадетта, — ответил Ландри, садясь рядом с ней. С минуту они молчали; мысли Фадетты витали далеко, а Ландри все продолжал слышать её голос, никогда еще он не слышал такого нежного и приятного, вся речь её была последовательна и умна. Мысли Ландри совсем спутались, он ничего не соображал.

— Послушай, Ландри, — сказала она ему, — уверяю тебя, я более достойна сожаления, чем порицания. Я никому не делала серьезных неприятностей, а вредила только самой себе. Если бы люди были справедливы и умны, они обращали бы внимание на мое доброе сердце, а не на некрасивую мою внешность и плохую одежду. Я тебе расскажу всю мою жизнь с самого рождения. Не стану дурно отзываться о моей бедной матери, ее и так здесь все бранят и оскорбляют, пользуясь тем, что её здесь нет, чтобы оправдаться. Я не могу вступиться за нее, так как не знаю, в чем заключается её вина и что побудило ее так поступить. Только она меня бросила и я еще горько оплакивала её отсутствие, как злые дети начали меня попрекать поведением моей матери. При малейшей ссоре, они меня стыдили ею, даже за такие пустяки, которые они спускают друг другу, а мне ничего не спускали. Другая более благоразумная девушка покорилась бы на моем месте, не вступалась бы за мать и позволяла бы ее оскорблять, только бы ее оставили в покое. Ну, а я, видишь-ли, никак не могла; это было выше моих сил. Мать для всех дорога, какая бы она ни была; я всегда ее буду любить, хотя бы никогда не увиделась с нею. Я обижаюсь не за себя, ведь я ни в чем не виновата, а за эту бедную, милую женщину, когда меня называют ребенком маркитантки и потаскушки. Защищать ее я не умею и не могу, и вот я мщу за нее, говорю всем правду в глаза, часто очень заслуженную; я доказываю, что многие сами не без греха и не могут кидать камнем в падшую женщину. От этого меня зовут дерзкой и любопытной, говорят, что я подслушиваю, а потом рассказываю чужие тайны. Правда, Господь Бог создал меня любопытной и меня интересует все скрытое. Но я не старалась бы вредить другим, если бы со мной были добры и человечны. Я бы удовольствовалась бабушкиными секретами — она меня учит лечить больных. Меня бы заняли и развлекли цветы, травы, камни, мухи, а людей я бы не трогала. Я никогда не скучаю, когда я одна; я предпочитаю совсем уединенные

места и там передумываю множество вопросов, которые себе не задают люди, считающие себя умными и развитыми. Я часто вмешиваюсь в чужие дела, чтобы помочь моими знаниями, даже бабушке я помогаю, хотя она не сознается в этом. Вместо благодарности, меня прозвали колдуньей за то, что я вылечивала детей от ран и болезней, никогда не требуя никакой платы. Часто ко мне приходят и стараются меня задобрить, если я нужна, а потом говорят мне дерзости. Это меня сердит, но я никогда не причиняю им вреда, хотя и могла бы отлично это сделать. Я не злопамятна, я мщу только на словах и весь гнев проходит, когда я выскажусь, Господь ведь не велел помнить обиды. Я не занимаюсь своей наружностью и одеждой, потому что прекрасно знаю, что я некрасива и на меня неприятно смотреть. Мне это повторяли слишком часто, да и я сама в этом убедилась. Часто я утешаюсь тем, что мое лицо не отталкивает Господа и моего ангела-хранителя, а до других мне нет дела: люди злы, презирают всех обездоленных, и я очень рада, что им не нравлюсь. Я не говорю, как другие: «вот ползет противная гусеница, надо ее раздавить». Я не убиваю бедное Божье творение, а спасаю его: я протягиваю ей листок, если она упадет в воду. Вот и говорят, что я колдунья и люблю всех дурных животных: я не люблю мучить лягушек, не отрываю крылья у осы и не прибиваю живую летучую мышь к дереву. — Бедное животное, говорю я ей, я сама не имею права жить, если надо уничтожить все уродливое на земле.

XIX

Ландри очень тронуло, что Фадетта так просто и спокойно говорила о своей некрасивой наружности; он припоминал её лицо, которое ему не было видно в темноте. Наконец, он сказал, вовсе не желая ей льстить:

— Ты вовсе не так дурна, как думаешь, Фадетта. Многие хуже тебя и никто им этого не говорит.

— Хуже-ли я или лучше их, все-таки нельзя назвать меня хорошенькой девушкой, Ландри. Не старайся меня утешить, ведь это меня нисколько не огорчает.

— Невозможно ничего сказать, пока ты так одета и причесана. Все согласны с тем, что будь у тебя нос длиннее, рот поменьше и кожа белее, ты была бы миленькой. Бесспорно, что здесь нет вторых таких глаз, как у тебя. Многие бы за тобой ухаживали, если бы ты не смотрела так смело и насмешливо.

Ландри сам не отдавал себе отчета в своих словах. Он с интересом перечислял все качества и недостатки маленькой Фадетты. Она отлично это заметила, но не придала его словам никакого значения и продолжала:

— Мои глаза хорошо отличают доброе от злого. Мне все равно, что я не нравлюсь людям, мне самой несимпатичным. Не могу, понять как могут кокетничать со всеми хорошенькие девушки, точно все им нравятся. Я бы хотела быть интересной только в глазах любимого человека, если бы я была красива.

Ландри невольно вспомнил о Маделон, но маленькая Фадетта не дала ему времени углубиться в свои мысли и сказала:

— Я не ищу сожаления и снисхождения к моей внешности, вот в чем вся моя вина, Ландри. Я не стараюсь украсить себя, это их сердит, и они забывают все мои услуги. А ведь, даже если бы я вздумала нарядиться, на какие средства я бы это сделала? Я никогда ничего не прошу, хотя ни полушки не имею. Бабушка ничего мне не дает, кроме еды и ночлега. Я сама ничего не могу смастерить с лохмотьями, оставленными мне еще моей бедной матерью. Меня ничему не учили и с десяти лет я была брошена без присмотра на произвол судьбы. Ты ничего мне не сказал из доброты, а все ставят мне в упрек, что в шестнадцать лет мне пора пойти в услужение, что тогда я буду получать жалованье, но что я остаюсь с бабушкой из лени и любви к бродячей жизни. А бабушка будто бы меня не любит, но не имеет средств нанять служанку.

— Но ведь это правда, Фадетта! Тебя укоряют, что ты не любишь работать, твоя бабушка всем повторяет, что ей выгоднее было бы взять служанку.

— Бабушка так говорит, потому что она любит жаловаться и браниться. А только я заикнусь о разлуке, она меня не пускает, ведь я очень полезна в доме, хотя она в этом не сознается. Ведь она не молода, ноги у неё старые, где же ей собирать травы для настоек и порошков, иногда за ними приходится идти далеко. А я отлично знаю свойства трав, гораздо лучше, чем бабушка. Она сама удивляется, как ловко я приготовляю полезные лекарства. А поглядите-ка на нашу скотину, какая она выхоленная, все ей удивляются, зная, что у нас общее пастбище. Бабушка хорошо понимает, отчего у её баранов — отличная шерсть, а у коз — здоровое молоко. Ей не выгодно будет, если я уйду; да и я сама к ней привязана, несмотря на её дурное обращение и скупость. Но это все второстепенные причины, а главная моя причина совсем другая, скажу тебе ее, Ландри, если тебе не скучно слушать.

— Говори, мне очень интересно, — живо ответил Ландри.

— Дело в том, — продолжала она, — что мне еще не было шести лет, когда мать мне оставила бедного ребенка на руках, такого же некрасивого, как и я, но еще более обездоленного, ведь он хромой, слабый, больной, сгорбленный, и всегда-то он злится и шалит, потому что всегда страдает, бедный мальчик! Все его бранят, отталкивают, презирают, моего несчастного скакуна! Бабушка его бранит и бьет, а я вступаюсь за него, представляюсь иногда, что сама его треплю. На самом деле, я его не трогаю и он это отлично знает. Часто, если он провинится, он спасается ко мне и говорит: «побей меня ты, а то бабушка меня накажет» и я бью его в шутку, а он кричит, плутишка! Я смотрю за ним; когда у меня есть старые тряпки, я ему мастерю одежду; потом я всегда лечу его, а то бабушка не умеет смотреть за детьми и давно бы его заморила. Словом, я берегу этого хилого ребенка и облегчаю ему его жизнь, на сколько могу; без меня он скоро лежал бы в земле, рядом с отцом, которого мне не удалось спасти. Может быть, ему хуже, что будет жить некрасивый и искривленный, но я не могу помириться с мыслью об его смерти. Сердце мое обливается кровью, Ландри, от жалости и упреков, точно я мать скакуна! Как пойду я в услужение, буду получать жалованье, а он-то на кого останется? Вот и вся моя вина, Ландри, Бог мне судья, а не люди; я прощаю им их ненависть ко мне.