Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов

Лондон Джек

— Я — Дик Форрест, сын Счастливчика Ричарда, сына Джонатана Пуританина, сына Джона, морского разбойника, как и отец его Альберт, сын Мортимера, пирата, повешенного в цепях и умершего без отпущения грехов.

Я — последний из Форрестов, но первый из тех, кто носит земляные орехи. Ни один из моих предков не делал этого до меня. Я ношу орехи на ноже, на серебряном ноже. Орехами движет сам черт. Но я ношу орехи грациозно и быстро, и их очень много. Нет таких орехов, которых бы я не победил.

Орехи катятся. Орехи катятся. Как Атлас, поддерживающий земной шар, я не даю им

падать. Не всякий человек может нести земляные орехи. Я одарен свыше. Я мастер этого искусства. Искусство это прекрасно. Орехи катятся, орехи катятся, а я вечно ношу их.

Аарон — философ, он не может носить орехи. Эрнестина — блондинка. Она не может носить орехи. Ивэн — спортсмен. Он роняет орехи. Паола — мой партнер, она играет с орехами. Только я — я, милостью Божьей и благодаря своему собственному разуму, только я ношу земляные орехи.

Когда кому-нибудь моя песнь надоест, пусть он бросит в меня чем-нибудь. Я горд, я неутомим, я могу петь до бесконечности. Я буду петь до бесконечности.

Здесь начинается песнь вторая. Когда я умру, похороните меня в яме с земляными орехами. Пока я жив…

Долгожданный ураган подушек прекратил его пение, но не укротил его буйного веселья: не прошло и минуты, как он уже сидел где-то в углу с Лотти Мэзон и Паолой, замышляя заговор против Терренса.

Вечер продолжался среди танцев, шуток и игр. В двенадцать часов подали ужин, и гости стали разъезжаться только в два часа утра. Пока они одевались, Паола предложила съездить на следующий день к реке Сакраменто осмотреть засеянное там рисом опытное рисовое поле, новую затею Дика.

— А я придумал другое, — вмешался Дик. — Знаешь пастбища в горах над Сайкаморой? Там за последние десять дней зарезаны три годовалки.

— Неужели пумы? — воскликнула Паола.

— Две, по меньшей мере. Забрели с севера, — пояснил он, обернувшись к Грэхему, — это и раньше бывало. Пять лет назад там убили троих. Мосс и Хартли будут нас там поджидать с собаками. Они выследили двух. Что скажете? Поедемте все. Сейчас же после второго завтрака.

— Можно мне Молли? — попросила Льют.

— А тебе Альтадену, — предложила Паола Эрнестине. В несколько минут лошадей распределили. Фрейлиг и Мартинес тоже согласились поехать, но заранее заявили, что они и наездники неважные и плохо стреляют.

Все вышли провожать гостей, а когда уикенбержцы укатили, постояли еще, сговариваясь относительно завтрашней охоты.

— Спокойной ночи, — сказал Дик, когда все вошли в дом. — А я пойду, погляжу на нашу старенькую Ольден Бесси. Хеннесси при ней. Помните же, девицы: к завтраку в амазонках, и смотрите, чтобы никто не опоздал!

Престарелая мать Принцессы была действительно очень плоха, но Дик не навестил бы ее в такой поздний час, если бы ему не хотелось побыть одному; он не чувствовал себя в силах остаться наедине с Паолой хотя бы на минуту после того, что видел.

Звук легких шагов по гравию заставил его обернуться. Эрнестина догнала его и взяла под руку.

— Бедняжка Ольден Бесси, — сказала она. — Мне захотелось пройтись.

Дик, все еще выдерживая свою роль, посмеиваясь, припоминал разные забавные инциденты вечера.

— Дик, —

начала она, как только наступило минутное молчание, — у вас какое-то горе. — Она почувствовала, как он весь вздрогнул и подтянулся, и продолжала торопливо: — Не могу ли я помочь? Вы знаете, что на меня можете положиться. Скажите.

— Хорошо, скажу, — ответил он. — Одно, и только одно вы можете для меня сделать. — Она благодарно прижала его руку к себе. — Я устрою так, что вы завтра получите телеграмму, не особенно серьезную, но все-таки такую, что вы с Льют тотчас же соберетесь и уедете.

— И это все?

— Для меня это будет большим одолжением.

— Так что вы и поговорить со мной не хотите, — настаивала она, огорченная тем, что он ее оттолкнул.

— Телеграмма вас застанет в постели. А теперь к Ольден Бесси идти незачем. Иди спать. Спокойной ночи.

Он поцеловал ее, дружески повернул по направлению к дому и пошел своей дорогой.

Глава XXX

По пути от больной кобылы домой Дик остановился, прислушиваясь к беспокойному топоту Горного Духа и его товарищей в конюшне для жеребцов. В тишине откуда-то с гор доносился звон одного-единственного колокольчика на шее у какой-нибудь одной пасущейся коровы. В лицо ему пахнуло чем-то ароматным, и легонький ветерок обдал его теплом. Все кругом было насыщено тонким запахом зреющих хлебов и слежавшейся травы. Снова затопали жеребцы, и Дик, дыша всей грудью и полный сознания, что никогда еще он не любил так сильно всю окружающую его благодать, поднял голову, обводя глазами весь звездный горизонт, замыкающийся горными вершинами.

— Нет, Катон, — подумал он вслух. — С тобой нельзя согласиться. Человек не уходит из жизни, как с постоялого двора. Он оставляет ее как свой дом, единственный, родной. Уходит — никуда. Просто в ночь и мрак.

Он было двинулся дальше, но его снова остановил топот жеребцов и снова с гор зазвенел колокольчик. Он глубоко вдохнул благоуханный воздух, и в нем опять зашевелилась любовь к нему, любовь к этому прекрасному куску земли, который он считал отчасти своим созданием.

Дойдя до дома, он вошел не сразу; постоял, любуясь его смелыми, широко раскинутыми контурами. Войдя, он тоже не сразу направился на свою половину, а побродил по безмолвным комнатам, по дворам, по тускло освещенным коридорам. Он был в состоянии человека, готовящегося в дальний путь; зашел в волшебный дворик Паолы и залил его электричеством, сидя в мраморном кресле строго античной формы, выкурил сигарету, обдумывая свои планы.

Да, все будет сделано до тонкости чисто! Он на этой охоте устроит такой «несчастный случай», которым обманет абсолютно всех. Оплошности не будет. Завтра же в лесу над речкой Сайкаморой. Дед его Джонатан Форрест, суровый пуританин, тоже погиб на охоте от несчастного случая. Тут только первый раз в жизни Дику пришло в голову, что, может быть, это на самом деле вовсе и не был несчастный случай. Если же это не была случайность, то старик все мастерски задумал и исполнил. В семье никогда и разговора не было о том, что здесь могло быть иначе.