Маленькая принцесса

Бернетт Фрэнсис Ходжсон

В один из таких вечеров она вернулась на чердак замерзшая, голодная, сердитая, а Эмили глядела на нее столь равнодушно, что она не выдержала. Во всем мире у нее не было больше никого, а что с этой куклы толку?

— Вот возьму и умру, — сказала Сара.

Эмили не откликнулась.

— Не могу я все это вынести! — сказала, дрожа, ее хозяйка. — Нет, правда, я умру. Мне холодно… я мокрая… я целый день не ела… Я прошла полгорода, а они только и знают, что ругаться. За то, что я не нашла вечером крупы, меня оставили без ужина. И на

улице смеялись, когда я несколько раз поскользнулась… Я вся в грязи… А они смеются! Ты слышишь?

Стеклянные глаза и довольная улыбка вдруг привели ее в полное бешенство. Она столкнула Эмили на пол и в голос зарыдала — это она, которая никогда не плакала!

— Ты просто кукла! — кричала она. — Кукла, кукла, кукла! У тебя нет сердца, одни опилки. Ты никогда ничего не чувствуешь! Кукла — и все!

Эмили лежала на полу, растопырив ноги, кончик носа отбился, но вид у нее все равно был спокойный, даже достойный. Сара закрыла лицо руками. Писк и скрежет становились все громче, Мельхиседек воспитывал детей.

Сара понемножку затихла, удивляясь, что так сорвалась. Наконец она подняла голову, посмотрела на Эмили и увидела, что и та как-то мягче смотрит на нее. Она ее подняла, горько виня себя, и слабо улыбнулась.

— Что поделаешь, — сказала она, вздохнув. — Ты ведь кукла и есть. Вот Лавиния и Джесси не могут же поумнеть. Все мы разные, — и она поцеловала Эмили, оправила ей платье и посадила ее на кукольный стул.

Ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь поселился в соседнем доме. Чердачное оконце было так близко от нее! Как хорошо, если оно откроется, а из него кто-то выглянет…

«Если человек симпатичный, — думала она, — я с ним поздороваюсь, а там всякое может случиться. Правда, вряд ли на чердаке будет кто-то спать…»

Однажды утром, обойдя бакалейную, мясную и булочную, она к великой своей радости увидела, что у соседнего дома стоит фургон, двери — широко открыты, а люди без сюртуков носят мебель и какие-то ящики.

— Сняли! — воскликнула она. — И впрямь сняли! Хоть бы из окошка выглянул кто-нибудь симпатичный!

Она чуть не встала в толпу зевак, глядевших с мостовой, как носят мебель. Ей казалось, что по виду мебели она угадала бы, кто тут поселился.

«У мисс Минчин все похоже на нее, — думала она. — Я догадалась об этом, только ее увидела, хотя была очень маленькая. Потом я сказала папе, а он засмеялся и согласился. У Большого Семейства, конечно, мягкие кресла и диваны. Обои в пунцовых цветах, я видела, они точь-в-точь, как хозяева — веселые, уютные, приветливые…»

Позже ее послали в овощную лавку, за петрушкой, а когда она возвращалась, сердце у нее дрогнуло. Кое-какую мебель уже выгрузили, но в дом еще не внесли, и она увидела красивый стол тикового дерева, и кресла, и ширму, расшитую восточным узором. Такие самые вещи были у них в Индии, и тоска по дому пронзила ее. Среди прочего, мисс Минчин забрала у нее тиковый столик, который ей прислал папа.

— Какое все красивое! —

сказала она. — Наверное, люди хорошие. И дорогое… Я думаю, это богатая семья.

Фуры подъезжали и разгружались до вечера. Иногда Саре удавалось увидеть и другие вещи. Она уже не сомневалась, что семья богатая: мебель была ценная, старинная, а часто — и восточная. Из фур выгружали дивные ковры, занавеси, картины и великое множество книг. Была тут и великолепная статуя Будды.

«Кто-то из них уж точно был в Индии, — думала Сара. — Они привыкли к тамошним вещам и любят их. Как я рада! Мы словно бы друзья, даже если никто не появится в окошке».

Когда она сходила вечером за молоком для кухарки (ей поручали очень странную работу), она увидела самое интересное. Красивый, румяный отец Большого Семейства, как ни в чем не бывало, перешел площадь и взбежал по ступеням занимавшего ее дома, словно так и положено и он собирается часто туда ходить. Пробыл он в доме немало, но несколько раз выходил и давал распоряжения рабочим, будто имеет на это полное право. Не оставалось сомнений, что он тесно связан с новоприбывшими.

«Если у них есть дети, — думала Сара, — младшие Монморанси будут к ним ходить и, может быть, шутки ради, заберутся на чердак».

Поздно вечером, переделав всю работу, Бекки принесла новости соседу по камере.

— Он из Ниндии, мисс, — говорила она. — Не знаю уж, черный или какой, а из самой Ниндии. Он богатый и хворый, а этот ваш, с детками, у него стряпающим. Хворает он с горя. Сам-то он язычник, идолов привез. Своими глазами видела, одного несли. Надо бы послать ему божественную книжечку. Они дешевые, по пенни штука.

Сара посмеялась.

— Я не думаю, — сказала она, — что он поклоняется идолам. Некоторые просто любят на них смотреть. У папы был один, очень красивый, а уж папа-то не язычник.

Но Бекки стояла на своем. И то, язычник — куда занимательней, чем обычный джентльмен, который ходит в церковь! Долго гадала она, какой он, и какая у него жена (если он женат), и какие дети. Сара видела, как ей хочется, чтобы все они были черные, в тюрбанах, а главное — язычники.

— В жизни не жила с ними рядом, — говорила Бекки. — Хорошо бы посмотреть, как у них все…

Любопытство ее было удовлетворено через несколько недель, когда выяснилось, что новый жилец — холостяк, очень больной и несчастный.

В один прекрасный день перед домом остановилась карета. Лакей открыл дверцу, и первым вышел отец Большого Семейства. За ним последовала сиделка в чепце, за нею — двое слуг, а уж они помогли выйти человеку с измученным больным лицом. Он был худой, как скелет, и укутан в меха. Его повели вверх по ступенькам; мистер Монморанси озабоченно шел с ним рядом. Вскоре явился врач и тоже вошел в дом.

— В соседнем доме живет желтый дядечка, — шептала Лотти на уроке французского. — Как ты думаешь, он китаец? По географии говорили, что там все желтые.