Маленькие повести о великих писателях
Шрифт:
Ближе к вечеру вся компания, сняв с себя лишние одежды, продолжала буйное застолье.
— Скажите, пастор! — глубокомысленно изрекал Бербедж. — Что есть женщина? Черт или ангел?
Для пастора не было тупиковых вопросов. Он отвечал мгновенно.
— Надо задрать ей юбку! Сразу все станет ясно… Если есть хвост, одна песнь, если же хвоста нету… совсем другое дело…
Всю ночь компания из четырех, изрядно нетрезвых джентльменов, не давала уснуть маленькому провинциальному городку. Взявшись за плечи, они шатались по темным улочкам и переулкам, и горланили в четыре
Утром Вильям проводил гостей. Он долго стоял посреди улицы и смотрел вслед карете, пока она не скрылась за холмами.
К вечеру того же дня он почувствовал себя настолько плохо, что потребовал немедленно позвать нотариуса. Его сил едва хватило на то, чтобы подписать несколько страниц завещания.
Вильям неподвижно лежал в своей постели с полузакрытыми глазами. Еще в детстве гадалка накаркала ему, что свой путь земной он окончит в окружении трех ведьм. Тогда Вильям только посмеялся, но в глубине души всегда относился к женщинам настороженно.
Пророчество сбывалось. Он больной, старый, никому не нужный. В окружении трех ведьм. Старухи жены и двух тупых, горластых дочек. Куда все ушло?.. Лондон… премьеры… «Кабанья голова»…
От воспоминаний у Вильяма даже закружилась голова… Томми-Элиза… Нежная любовь моя! Где ты? Отзовись!.. Смуглая Леди!.. А вы как поживаете?.. Или уже переселились в ад?.. В рай вас, наверняка, не пустят, да и сами не пойдете. Не тот характер.
Куда все ушло?.. Будто ветром сдуло… Будто и не жил вовсе… Пятьдесят два, а уже старик. Видно, действительно, пора… Туда, где сияющие вершины, покрытые вечным снегом… Где вольно дышится… Где нет злобы и зависти… Где есть счастье!..
Вильям, закусив до боли губы, плакал, пытаясь сдержать слезы.
Но вдруг… в комнате заметно посветлело… и сквозь стены… сквозь запертые двери… в комнату начали входить… знакомые и незнакомые… Принц Гамлет… Офелия… Джульетта под руку со своим Ромео… Чернокожий мавр Отелло… Седой старик король Лир… Катарина и Петруччо… И лица всех были веселы и радостны… наполнены светом и теплом…
Вильям покинул этот прекрасный и яростный мир в тот же день, что и появился в нем, 23 апреля 1616 года. Он прожил пятьдесят два года.
До наших дней дошли тридцать семь пьес Вильяма Шекспира, две поэмы и более сотни блистательных сонетов. По утверждению некоторых историков, это лишь небольшая часть наследства гениального английского драматурга. Из рукописей не сохранилась ни одна.
ДОЛГОЕ ДЕТСТВО КРЫЛОВА
Первым Ванечка произнес слово:
— Га-ав!
Молчал, молчал и вдруг высказался. Очень отчетливо. И даже как бы с вызовом. Далее последовало, «Мяу-у! Хрю-хрю-ю!».
Молоденькая маменька Мария Алексеевна стала плакать и заламывать руки. У всех дети, как дети,
Малыш Ванечка довольно иронически поглядывал на нее из своей корзиночки, которая заменяла ему колыбель и молчал.
Вернувшийся со службы папенька, Андрей Прохорович, (человек военный, в чине капитана!), долго смотрел на сына в задумчивости.
Потом не придумал ничего лучшего, пожурил:
— Что ж ты, сын! Не по Уставу как-то…
Слово не воробей, вылетит, не словишь. Тем более, если слово то не совсем «человеческого» образца. Слухом земля полнится. Соседи, особенно соседки, смеялись. Маменька Мария Алексеевна очень плакала. Отец Андрей Прохорович хмурился. И молчал.
Стоит ли удивляться, в кого пошел молчуном Ванечка.
Молодая чета нанимала квартиру на самой окраине Москвы. Почти за городом. Двор того дома являл собой совсем уж деревню. Сараи с трех сторон окружали огромную поляну, которая жила своей особенной жизнью. Зверья тут всякого было пруд пруди. Овцы, поросята, телята, лошади. А уж кошки, собаки, воробьи, вороны, гуси, утки без счета.
По весне маменька Мария Алексеевна стала выносить корзинку с Ванечкой во Двор. Поскольку считала, чистый воздух и солнышко — лучшее лекарство от всех болезней и недугов.
С первых же дней соседи, обитатели Двора, начали подмечать нечто фантастическое. Малыш Ванечка не просто подражал животным и пернатым. Он понимал их язык. И уж самое из ряда вон выходящее, что и они, звери-птицы, тоже понимали его. Прямо на глазах изумленных соседей и потрясенной маменьки, не вылезая из корзиночки, Ванечка вел бесконечные диалоги, беседы с лохматыми-пернатыми обитателями Двора.
Соседи глазам своим не верили. Но факт есть факт.
Вызванный на этот случай Лекарь всесторонне осмотрел малыша, но не нашел ничего замечательного. В ответ на недоумение окружающих, Лекарь авторитетно заявил. Мол, в далеком детстве он и сам знал язык всяческого зверья. Да позабыл за ненадобностью.
Уходя, Лекарь посоветовал поставить пиявок. Он всегда и всем советовал пиявок. И еще есть побольше чесноку. Мол, чеснок очень способствует. С чем и удалился.
Главным во Дворе считался гусак Людовик. Он явно страдал манией величия. При всяком удобном случае заявлял: «Двор — это я!».
С Ванечкой они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Стоило маменьке Марии Алексеевне чуть разговориться с соседками, (такими же молодыми мамашами), и выйти со Двора на улицу, как гусак Людовик злобно шипел, громко хлопал крыльями и, вытянув вперед шею, как боевое копье, шел в атаку на корзиночку с Ваней.
На защиту Ванечки тут же бросался кто-нибудь из сторонников. Чаще всего, коза Зорька. Кстати, ее молоко обожал Ванечка. В свою очередь, Зорька обожала Ванечку.
Коза Зорька бесстрашно бросалась на гусака Людовика. Пыталась таранить его своими рогами. Людовик норовил долбануть ее клювом или надавать по шее крыльями.