Маленькие повести о великих писателях
Шрифт:
Жена бесконечно перекладывала и пересчитывала деньги, которые он ей дал. Или сидела и смотрела прямо перед собой в одну точку. Вильям готов был поклясться, что она мысленно пересчитывает его деньги, оставшиеся в театре. Больше эту старую женщину ничто не интересовало.
Дочери превратились в двух огромных и туповатых баб. Бесконечно ругались между собой. Как только появлялся он, замолкали. Смотрели в сторону. Отвечали односложно.
— Да… мистер Шекспир.
— Нет… мистер Шекспир.
Уже на второй день Вильям не мог находиться в
Прохожие не узнавали его. И он не узнавал никого из встречных. Это был абсолютно чужой ему город.
В доме пастора все было сделано топорно, увесисто. Пастор и Вильям сидели за крепким дубовым столом. Если по нему треснуть кулаком, он, наверняка бы, долго гудел, как барабан.
Когда-то пастор и Вильям были друзьями детства. И не сразу узнали друг друга. А когда узнали, долго хлопали друг друга по спинам и плечам и беспричинно смеялись, смеялись… Со стороны оба вполне могли сойти за сумасшедших. Совсем еще детьми, они мечтали стать Робин Гудами, грабить богатых и раздавать богатства бедным. Теперь же…
Теперь, сидя за столом и поминутно чокаясь глиняными кружками, ловили в лицах друг друга детские черты…
«А помнишь?», «А помнишь?»…
— А помнишь… — весело смеялся Вильям. — Первая любовь…
— … третья…. четвертая… — сощурившись, поддержал пастор.
— О, Джейн Остин! — воскликнул Шекспир. — Ты была моей…
— … восьмой любовью! — закончил пастор.
— В первой десятке, да!
— У меня она была, всего лишь, четвертой… — романтически вздохнул пастор. — Как-то уже под утро, уезжал я от нее верхом на лошади… Сидя задом наперед… чтоб на нее, стало быть, было удобнее смотреть…
— Посмотреть было на что!
— Она так трогательно махала мне с балкона ручкой…
— Могла бы не жадничать и помахать ножкой! — вставил Вильям.
Опять оба долго смеялись, показывая друг на друга пальцами.
Ближе к ночи, обнявшись за плечи, друзья тихо пели.
— Стало быть, не покорился Лондон? — неожиданно спросил пастор. — И все-таки, возвращаешься?
Вильям молчал. На него наваливалось нехорошее предчувствие. А своим предчувствиям, ощущениям, он верил бесконечно.
— Благословить тебя?
Шекспир отрицательно помотал головой. Потом вздохнул.
— Он меня сам благословит. Если захочет.
Вильям шел по ночному Стратфорду. Где-то далеко лаяли собаки.
«В Лондон! В Лондон! В Лондон!» — стучало у него в висках.
В тот же день, в Лондоне к «Глобусу» стремительно подкатила маленькая карета. Перед входом в театр лошадь резко остановилась, но дверцы кареты не раскрылись, опустилось только боковое окно.
— Эй, любезный! — громко крикнула Смуглая леди, не выходя из кареты. — Позови-ка Вильяма Шекспира! Да, поживей!
— М-м-м… — ответил Томас Харт.
Он стоял, опершись плечом о косяк двери, жевал свой традиционный бутерброд с бычьим салом и жестами пытался объяснить. Мол, не может разговаривать, пока не прожует.
— Его нет в театре? — теряя терпение, крикнула леди.
Томас Харт развел руками в стороны. Вернее, только одной рукой. Вторая была занята бутербродом.
— Он уехал? Когда? Куда? — начала откровенно злиться Смуглая Леди. — Говори же что-нибудь, бестолочь!!!
Харт, не переставая основательно двигать челюстями, жестами и мимикой попытался выразить. Мол, Вильям уехал еще три дня тому назад. Куда именно, никто не знает. Когда вернется, неизвестно.
— Не слишком-то ты разговорчив! — рявкнула Смуглая Леди.
— М-м… Моя жена… того же м-мнения. — просипел Томас Харт.
Смуглая Леди в ярости что-то крикнула кучеру и маленькая приземистая карета мгновенно рванула с места.
Томас Харт насмешливо посмотрел ей вслед, проглотил остатки бутерброда, вытер ладони о штаны, и, выпучив глаза, шумно выдохнул.
Достал из заднего кармана маленькую флягу, сделал из нее внушительный глоток и умиротворенно улыбнулся.
«Минуй нас пуще всех печалей…» — подумал Томас Харт, глядя вслед отъезжающей карете.
Вернувшись в Лондон, Вильям даже не зашел в театр. Сразу же направился домой. Предчувствие не обмануло его. На письменном столе лежала записка. Вильям развернул ее и ему показалось, что сердце вот-вот остановится…
Записка была от Томми-Элизы. В ней девушка сообщала, что она полюбила другого человека. Уплывает с ним на корабле в другую страну. Просила ее не искать. Записка пахла французскими духами…
Вильям отчетливо представил себе, как бедная Элиза писала под диктовку эту записку, как горько плакала…
И кто стоял в этот момент у нее за спиной…
… На Лондон со стороны Ла-Манша налетел ураган, с завываниями ветра, с потоками холодного дождя и мокрого снега, он бушевал над городом несколько суток подряд. Пронизывающий ветер поднимал на городом клубы пыли, смешивал их с хлопьями снега и обрушивал на крыши домов, на колокольни церквей и соборов. Косматые грязно-серые облака проносились почти над самой землей, задевали верхушки деревьев и со злобными завываниями пытались вырвать их с корнем из земли. Горожане наглухо закрыли ставни окон и приготовились к длительной осаде…
Вильям стремительно шел, почти бежал по пустынному городу… Губы его беззвучно шептали…
«Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж Достоинство, что просит подаянье, Над простотой глумящуюся ложь, Ничтожество в роскошном одеянье,»… в лицо хлестал леденящий дождь, волосы развевал пронзительный, холодный ветер… Он не замечал этого…
«И совершенству ложный приговор, И девственность, поруганную грубо,»…