Маленькие Смерти
Шрифт:
— Отлично. А мы с Мэнди возьмем Морин и попытаемся пока разыскать ее блудную дочь.
— А Ивви? — спрашиваю я.
— Твою кузину будем уговаривать в последнюю очередь, — говорит папа. — Если мы умрем, отбиваясь от Доминика, будет нехорошо ее разочаровывать. Кстати говоря, Морин после счастливого воссоединения семьи, нам стоит обговорить условия на которых мы разойдемся, не устраивая кровавую резню.
— Стоит, — кивает Морин. — Но мы обговорим их, пока будем искать мою дочь, ты ведь не против?
Голос у Морин вполне обычный,
Наверное, он понимает, что значит потерять своего ребенка.
Нет, он совершенно точно это понимает.
Глава 10
Машину веду я, и оттого, что дело на мой взгляд не терпит отлагательств, выжимаю педаль газа чуть сильнее, чем стоило бы. Итэн спрашивает меня:
— Ты уверен, что мы не разобьемся?
— Уверен, — говорю я. И на некоторое время Итэн замолкает, изучая проносящийся, красующийся за окном городом, а потом спрашивает снова:
— А если все-таки разобьемся?
— То умрем, — говорю я просто и смеюсь. Раньше я тоже думал, что нет ничего плохого в шутках про смерть, но самое удивительное, что с тех пор, как я увидел собственную отрезанную голову, в этом смысле мало что изменилось.
Итэн поднимает палец вверх, провозглашает с лицом пророка и демагога:
— Если в нас кто-нибудь врежется, мы доберемся до места медленнее, а не быстрее. С точки зрения…
— … меня, шанс того, что мы доберемся быстрее стоит риска.
— Ты неосмотрительный.
— По крайней мере, я не зануда.
Именно в этот момент мне едва удается развернуть машину, чтобы не окончить жизнь своего Понтиака вместе с жизнью чьего-то блестящего новенького Форда единовременно.
— Видишь, — вздыхает Итэн. — Я же говорил.
— Дядя, у тебя в школе или университете вообще были друзья?
— У меня друзей было даже побольше, чем у…
— Аутистов.
— А вот это причина, по которой у тебя никогда не будет друзей, Франциск.
Нам обоим невероятно приятно вести дурацкий, ненапряжный, будто бы совершенно обычный разговор. Мне смешно смотреть на дядю Итэна, такого смущенного, но будто бы необычайно собранного.
— А ты правда читал оккультную литературу, потому что завидовал родителям?
— Ну, — говорит Итэн. — Завидовал не совсем правильное слово. Я хотел быть полезным. Мильтон солдат, Мэнди и Райан медиумы, а я всегда был просто Итэном.
Я смотрю на него долго, пытаясь поймать оттенок его голоса, а потом говорю:
— По-моему просто Итэном быть здорово.
— Правда?
— Я бы не отказался.
— А Мильтон?
— Вот он бы отказался.
Мы замолкаем, будто бы произнесли что-то совсем не то, будто даже имя Мильтона должно быть запретным, пока мы не найдем способ его вернуть.
Черные кварталы Нового Орлеана — особое, неповторимое больше ни в одном штате Америки и нигде на земле место.
Питон у упомянутого маркетолога в руках выглядит настолько несчастным, будто готов отдаться на сумку, лишь бы не продолжать влачить свое жалкое существование.
Черный квартал обладает своим, учащенным, будто от танца или алкоголя, пульсом. И я ясно чувствую этот пульс всем телом, и мне кажется, что если остановиться, можно ощутить, как под ногами неторопливо кружится земля. Это мир лишенный солнца, он функционируют только ночью, когда зажигаются фонари и наполняются бары, когда луна скучает на небе, готовая принимать подношения. Мир удовольствий и магии, я его люблю. Мимо нас проплывают разнообразные вывески магазинчиков вуду, их авторы соревнуются друг с другом в умении стилизовать черепа и умении обещать самые шокирующие обряды, в действительности имеющие не больше отношения к вуду, чем уличная магия Дэвида Блейна.
Сахарные черепа, которые куда больше напоминают о Дне Мертвых в Мексике и куклы вуду, связанные из разноцветных ниток, мелькают будто сменяющие друг друга картинки в путеводителе, но нам с Итэном не нужна ни одна из лавочек, где косяками вертятся между банок с заспиртованными змеями туристы.
Нам нужно кафе-мороженое с непримечательным названием «У Шивон».
— Ты уверен, что нам туда? — спрашивает Итэн, когда я открываю дверь.
— Ты теоретик, дядя, а я практик.
— Если бы ты сказал, что хочешь мороженое для девочек, я бы тебя и так понял.
Я возвожу к глаза к потолку, разрисованному цветочками и бабочками невероятно ярких цветов. Кремовые, аккуратные столики и надписи, прославляющие молочные коктейли, на окнах, довершают удручающую, с точки зрения дяди Итэна, картину.
Мы с дядей садимся за стойку, и я говорю:
— Привет, Лакиша.
Уже довольно поздно, и все желающие вкусить мороженое днем, разошлись по барам ради мохито и клубничного дайкири вечером. Но Лакиша не закрывает кафе, потому что всегда готова к клиентам другого рода.
Она встряхивает волосами, заплетенными в длинные, тонкие косички, достающие ей до пояса. В некоторые из них вплетены цветные нити, розовые, белые и голубые, прямо под цвет декора кафе. Кожа у Лакиши темная-темная, а сама она тоненькая, и оттого похожа на какую-то диковинную статуэтку. Она дочь Шивон Джонсон, действующей мамбо Нового Орлеана.
Лакиша подается ко мне, улыбается, почти вонзая в пластиковую стойку аккуратно накрашенные ядерно-оранжевым ногти.
— Здравствуй, Фрэнки, моя сладость. Ах, как давно я тебя не видела.