Маленькие Смерти
Шрифт:
Если честно, я с трудом представляю, как уговорить Ивви, по крайней мере, выслушать нас. Но если сегодня вечером мы должны будем выгнать Грэйди из нашего уютного мира, придется постараться как следует.
Мэнди скидывает меня с кровати, говорит:
— Ты собирайся, а я еще полежу.
— Какая ты грубая, — отвечаю я с досадой, — Нельзя так с людьми.
Но мои усилия по реморализации Мэнди, я знаю, пропадут втуне, поэтому продолжаю собираться молча, напряженно проигрывая все варианты забористой ругани, которые мы имеем возможность услышать от Ивви.
Ивви
Подъезд, в который мы с Мэнди заходим, пахнет кошками и сигаретами так резко, что Мэнди кривит губы и морщит острый нос.
— Дрянь какая, — говорит она. Мэнди могла вести себя сколько угодно грубо, но неприглядная для нее правда заключалась в том, что она была богатой белой девочкой, окончившей Гарвард, и были контексты, в которых как бы ей ни хотелось обратного, она вела себя соответственно своему статусу.
Ступени щербатые, как зубы у среднего обитателя местных квартир. Прямо под каблуком у Мэнди отлетает от ступеньки средних размеров камушек, и я поддерживаю ее, чтобы не упала.
— Наверное, — говорит Мэнди. — Наша девочка хочет быть поближе к преступникам, которых ловит.
— Не все бедные — преступники, Мэнди.
Я стараюсь не ловить себя на стереотипах, свойственных богатому южанину. Все черные — наркоманы или дешевая рабочая сила, все бедные — фермеры или преступники, все, кто не любит соус барбекю — русские коммунисты, а все, кто живут за Дэлавером — чертовы янки.
И только ты сидишь и попиваешь холодный чаек на своем увитом зеленью балконе, уверенный, что находишься в сердце Америки.
Хотя, разумеется, я понимаю, что позиция не лишена привлекательности, по крайней мере с точки зрения комфорта ее исповедующего. Дверь, за которой находится квартира Ивви, представляется мне довольно хлипкой, несмотря на новые, блестящие замки, которыми она обзавелась.
Выпавший глаз кнопки звонка болтается на проволоке. Мэнди пытается его приладить и позвонить, но в конце концов стучит в дверь ногой. Ивви открывает не сразу. Я уверен, раздумывает, стоя возле глазка, зачем мы пришли и стоит ли показывать, что она дома. Но в какой-то момент природная ответственность Ивви берет верх над природной недоверчивостью, и вот она распахивает дверь с таким видом, будто мы помешали ей, как минимум, стричь ногти на ногах, а как максимум преодолевать линейную концепцию времени и выходить в вечность.
— Да? — говорит она. — Все живы?
Ивви задает этот вопрос со вполне понятной задумкой. Если все живы, можно будет закрыть дверь. В зубах у нее дымится сигарета, а зеленые, яркие глаза чуть прищурены, как будто она не совсем уверена, что мы те, за кого себя выдаем.
Ивви явно не в духе, и это плохо. В худшем случае, она примет все, что мы говорим за неудачную шутку и выгонит нас. Мэнди говорит вдруг тоном невероятно серьезным:
— Можно нам зайти?
Она не отвечает на вопрос Ивви, и тем самым вынуждает
Квартира у Ивви небогатая, тесноватая и темная, но всегда чисто прибранная. Комната всего одна, довольно аскетичная и едва обставленная, как будто Ивви старательно избегает оставлять следы собственного существования в этой квартире. Кухня со старой газовой плитой напротив говорит о присутствии Ивви терпким, резким запахом табака, впитавшимся, кажется, в ее стены.
Когда Ивви приводит нас на кухню, я говорю:
— Твоя газовая плита продолжает наводить ужас. Не боишься, что если будешь здесь курить, подорвешь все к чертям?
— Этот риск стоит возможности засунуть голову в духовку, если ты мне надоешь, зануда, — отвечает Ивви, как и всегда лучащаяся дружелюбием. Единственное в кухне окошко выходит на окна противоположного, кирпично-красного дома, так что видно только уголочек молочно-белого неба. Сегодня пасмурно, и я отмечаю бледный оттенок облаков, которые вот-вот разойдутся, выпуская дождь.
Ивви ставит электрический чайник, включающийся далеко не с первого раза. Я знаю, что несмотря на убогость обстановки, Ивви любит здесь каждую деталь, всякую вещь, потому что заработала все сама. Создала это место, как мертвые создают свои рай или ад.
Какое оно ни есть, но все — ее. Мы с Мэнди занимаем места на колченогих табуретках и смотрим на Ивви чуть склонив головы набок совершенно одинаковыми движениями.
— Вы, наверное, хотели мне что-то сказать, а не просто проникнуть в мой дом? — предполагает она.
— Нам нужна твоя помощь, — говорю я.
— Я обязалась служить и защищать, так что вряд ли у меня есть выбор.
Ивви делает нам растворимый кофе, и от одного вида банки, губы у Мэнди снова непроизвольно искривляются. Забавно, мы не особенно близки, но Ивви точно знает, что я пью кофе с двумя ложками сахара и молоком, а Мэнди без сахара и без молока вовсе.
Поставив перед нами чашки, Ивви садится напротив, уставившись на нас, как на подозреваемых, которых допрашивает.
— Какого рода помощь вам нужна?
— Только давай так, — говорит Мэнди. — Сначала ты выслушаешь нас, а потом скажешь все комментарии по этому поводу.
Я отпиваю кофе такой горячий, что, к счастью, не чувствую его вкус.
— Ивви, — говорю я. — Как насчет того, чтобы совершить ночную прогулку по историческим местам? Таким, как кладбище Сент-Луис.
Бровь Ивви опасно ползет вверх, и я добавляю:
— Я ведь знаю, что если скажу честно, ты нас пошлешь.
— Честность — лучшая политика, кузен.
— Хорошо, — говорит Мэнди. — Нам нужно, чтобы ты приняла участие в обряде.
— И ты туда же, Аманда?
— Ивви, все, что я тебе сейчас скажу — правда. Поэтому не перебивай меня, хорошо?
Я слышу, как по стеклу постукивают первые, робкие капли дождя. Обернувшись я вижу, как будто кровь из свежей раны, из облаков рвется проливной дождь. Разрозненные капли превращаются в ливень. Мэнди говорит: