Маленькие трагедии большой истории

Съянова Елена Евгеньевна

Московский меценат, обнаруживший хронокапсулу атланта, как пишет Меньшиков, сумел связаться по поводу этого манускрипта с парижскими учеными, и те быстро сделали перевод, поскольку тексты напоминали египетские.

Ссылка на французских ученых, возможно, говорит о том, что Меньшикову был известен такой факт: текст подобного же манускрипта от имени жреца Фрагопита, ученика философа Фраготепа, был обнаружен еще ста двадцатью пятью годами раньше. Французская академия наук опубликовала его в 1788 году, в канун Великой революции.

«По-прежнему, как многие тысячелетия тому назад, – продолжает атлант Гоормес, – на

базарах кипит торговля, слышатся песни и крики, все так же звучат священные трубы, собирая немногих верующих в храмы, по-прежнему раздаются призывы уличных красавиц, а на площадях идут лекции ученых… и никто еще даже не подозревает о том, что весь материк наш уже близок к тому, чтобы окончательно опуститься на дно океана… Знаем лишь мы, жрецы, передающие эту тайну…»

Снова, как тогда во Франции, эти слова прозвучали словно бы предупреждением о надвигающейся катастрофе. Теперь уже в России. Прозвучали одиноко и странно: в год всеобщего патриотического подъема. Прозвучали и сбылись.

Старая Россия рухнула, как когда-то – старая Франция. А новая Россия вспомнила о знаменитом публицисте. В 1918 году он был обвинен в монархическом заговоре. Следствие по его делу велось около недели; решением полевого штаба Новгородской ЧК Меньшиков был расстрелян.

Новая Россия, однако, сохранила интерес к литературному наследию Михаила Меньшикова. Лишь публикация о поднятом со дна океана атланте так и осталась для одних шуткой, для других – формой пророчества, а для третьих – загадкой, из тех, ключ к которым точно подобрал Николай Рерих: «Необходимо осознать, наконец, космичность жизни, следует привыкнуть к этому осознанию, чтобы понять устои грядущего мира. Самая красивая сказка – есть фактическая реальность».

Похоже, эту точку зрения великого художника разделяли и молодые советские спецслужбы. В 1922 году криптографы спецотдела Глеба Бокия занимались расшифровкой манускрипта, найденного московским меценатом. «Дело атланта Гоормеса» получило продолжение.

«А ведь хорошо это…»

Во время войны с Наполеоном в одной из вылазок знаменитых партизан Дениса Давыдова особенно отличился крепостной по имени Афанасий Медведев.

Давыдов вызвал героя к себе и сказал, что хочет его наградить. Но перед тем решил расспросить. Денис Васильич знал, что не все так просто с иными из его храбрецов-партизан: были среди них беглые. Вот и этот Медведев прибился к партизанам в прямом смысле из лесу и, скорее всего, был беглым крепостным какого-нибудь помещика-самодура.

Так оно и вышло: Медведев честно признался Давыдову, что он дворовый человек отставного капитана Степанова и сбежал от своего барина после порки. Давыдов отвел глаза и махнул рукой, чтобы тот шел восвояси, но Медведев продолжал стоять, прямо глядя в лицо своего командира:

– Спасибо, барин. Дай довоевать только. Ежели не убьют, вернусь домой, покаюсь, авось и простится мне. Глуп я был, непонимающ, за то и пострадал. Меня ведь за что драли-то… за дело драли!

Ранней весной 1812 года Медведев по поручению барина шел в лавку за табаком. На Ильинской площади он повстречал толпу народу разного сословия, что-то горячо обсуждавшую. Медведев заинтересовался, прислушался… В толпе говорили о скорой войне с

французами. О ней, впрочем, повсюду говорили, но тут, на Ильинке, вполголоса, шепотками расползались удивительные слухи: будто бы поведет французов на Россию не кто иной, как сын покойной государыни Екатерины и родной брат покойного императора Павла, а стало быть, родной дядя здравствующего императора Александра по имени Буанапартий. Этот Буанапартий полжизни провел во Франции, стал там революционером и хочет всем народам свободы. Еще совсем уж с оглядкой толковали, будто перед смертью государыня Екатерина открыла наследнику Павлу Петровичу тайну о брате его и взяла с него клятву, что как только этот брат объявится, так чтоб уступить ему половину всех земель русских. И вот он теперь объявился и за своей половиной в Россию идет. А как только придет, так, стало быть, сразу всем крепостным людям на его половине свобода и выйдет!

Послушал это Медведев, почесал в затылке и размечтался: свобода! Хоть и не злой барин Степанов, не обижает своих людей, но ведь… свобода же! И в тот же день поделился этими слухами со своим приятелем по фамилии Иванов, тоже крепостным, которому куда как хуже жилось: вот его барин, а пуще – барыня была ведьма презлющая и своих людей со свету сживала.

«Потерпи еще, теперь уж недолго осталось, скоро все станем вольные», – обнадежил приятеля Медведев. И пересказал услышанное на площади.

А через несколько дней обоих приятелей забрали к самому обер-полицмейстеру и допросили по всей строгости. «Дурак, – сказал Медведеву на прощанье обер-полицмейстер, – французский император никакой не революционер, а узурпатор и тиран своего народа. А для нас, русских, он хуже татарина. А с тобой, дураком, я и толковать не стану, пусть тебя розга вразумит».

Медведева высекли. Потом отпустили. Но что-то уже в его голове переменилось, как-то по-другому задышала его грудь, и когда началась война, он от барина сбежал и двинулся в ту сторону, откуда шел на Москву «освободитель Буанапартий».

– Глуп я был, да поумнел быстро, – продолжил свой рассказ Медведев, – как повидал, что этот Буанапартий на нашей земле творит! Да был бы он свой, наследник… разве стал бы эдак-то?! Разве столько народу русского побил бы да столько деревень пожег?! Нет, не наш, а и впрямь хуже татарина!

– Так вот как ты в отряд попал! – заметил Денис Давыдов. – Поумнел, значит. – Давыдов помедлил: у него на языке вертелся опасный вопрос, и он все-таки его задал: – Ну а как же, скажи ты мне, братец, свобода? Во Франции крепостных нет. И в России б не стало! Пожег бы да побил пол-России Бонапарт, зато другой половине свободу бы дал! Ведь хорошо это – свобода!

Медведев призадумался и тряхнул головой:

– Эх, барин! Какой же русский за свободу пол-России отдаст!.. Хоша, прав и ты… – он вдруг прищурился, хитро, по-мужичьи, как иголкой, уколов этим взглядом Давыдова: – Хоша прав и ты, хорошо это – свобода!

Денис Васильич… снова отвел глаза.

Русский гений

Великое потрясение Петровских реформ встряхнуло Россию до самого основания, вывернув все медвежьи углы ее, из которых нежданно-негаданно сверкнули на весь мир намытые веками золотые самородки – странные гении земли русской: мыслители, мастера, поэты…