Маленький, большой, или Парламент фейри
Шрифт:
– Парацельс придерживается мнения, – внушал доктор Брамбл теософам, – что Вселенная наполнена энергией и духами, которые не являются вполне бесплотными, как бы этот термин ни трактовать; возможно, они созданы из некоего более тонкого и менее осязаемого вещества, нежели окружающий нас привычный мир. Они заполняют воздух, находятся в воде и прочее; они окружают нас со всех сторон, так что при каждом нашем движении, – при этих словах доктор плавно откинул руку с длинными пальцами, взволновав висевшие в воздухе клубы табачного дыма из своей трубки, – мы перемещаем их целыми тысячами.
Вайолет сидела у самой двери, куда не падал свет лампы под красным козырьком: она явно скучала или нервничала, а может быть, и то и другое вместе. Она приложила ладонь к щеке, и темный пушок на ее руке слегка золотился в отсвете лампы. Глаза ее смотрели мрачно и сосредоточенно; густые невыщипанные брови образовывали над переносицей одну
– Парацельс подразделяет духов на нереид, дриад, сильфид и саламандр, – продолжал доктор Брамбл. – Иными словами, это так называемые русалки, эльфы, феи и гоблины (или домовые). Каждая категория духов соответствует одной из четырех мировых стихий: русалки – воде, эльфы – земле, феи – воздуху, гоблины – огню. Вот почему мы дали всем этим существам общее наименование – «элементали». Очень точно и лаконично. У Парацельса все превосходно разложено по полочкам. Тем не менее выдвинутая им классификация неверна, поскольку основана на распространенной ошибке – на давнем и глубочайшем заблуждении, которое сопровождает всю историю развития нашей науки. А именно: считается, что мир состоит якобы только из этих четырех стихий – земли, воды, воздуха и огня. Теперь, разумеется, нам известно о существовании примерно девяноста стихий, в число которых названная мною старинная четверка не входит.
Среди наиболее радикальной части аудитории (склонной к розенкрейцерству и по сей день отводившей четырем мировым стихиям важнейшее место) возникло волнение, и доктор Брамбл, который отчаянно нуждался в успехе своего нынешнего доклада, отпил из бокала глоток воды, прокашлялся и решил перейти к припасенным им более сенсационным откровениям.
– Вопрос, собственно, заключается в следующем, – снова заговорил доктор. – Если «элементали» не являются несколькими видами живых существ, а принадлежат, как я полагаю, к одному и тому же роду, то почему они проявляют себя в таком множестве разнообразных форм? А то, что они заявляют о себе, леди и джентльмены, отныне не подлежит более ни малейшему сомнению. – Доктор многозначительно посмотрел на свою дочь, глаза почти всех присутствующих обратились в ту же сторону. В конце концов, именно ее опыт и придавал какую-то весомость всем выкладкам доктора Брамбла; Вайолет смущенно улыбнулась и словно бы съежилась под пристально изучавшими ее взглядами. – И вот, – развивал свою мысль доктор, – сопоставив между собой всевозможные свидетельства, содержащиеся как в мифах и преданиях, так и в более недавних источниках, которые могут быть подтверждены современными научными исследованиями, мы приходим к выводу, что названные элементали, разделенные по складу личности на два основных типа, обладают различными размерами и неодинаковой, так сказать, степенью плотности.
Два совершенно особых и несходных по складу личности типа характеризуются следующими свойствами: с одной стороны – эфемерность, красота, возвышенность; с другой – злокозненность, приземленность, бесовщина: по сути, это не что иное, как половые различия. Особенности полов у этих существ выражены гораздо более отчетливо, нежели у людей.
Различия в величине – это другой вопрос. В чем эти различия заключаются? Сильфы и пикси близки по размерам крупным насекомым или колибри; поговаривают, что они населяют леса и связаны с цветами. Бытуют курьезные россказни о том, как они, вооруженные копьями – шипами рожкового дерева, раскатывают в колесницах из ореховой скорлупы, влекомых стрекозами, и так далее. В других случаях они предстают точь-в-точь мужчинами и женщинами ростом от одного фута до трех, лишенными крыльев, и почти что со всеми человеческими повадками. Есть и девушки-фейри, по виду мало чем отличающиеся от обыкновенных, способные покорить сердца смертных и, очевидно, даже вступить с ними в связь. Есть и сказочные воины, верхом на огромных скакунах; банши, пуки и великаны – по сравнению с людьми настоящие исполины.
Каким образом все это объяснить?
Разгадка состоит в том, что мир, населенный этими существами, совсем не тот мир, в котором живем мы. Это совершенно иной мир, заключенный внутрь нашего: в определенном смысле, этот мир – всеохватное удаляющееся зеркальное отражение нашего, географическую суть которого я могу обозначить только термином infundibular. [4] – Для усиления эффекта доктор сделал небольшую паузу. – Я подразумеваю под этим, что тот, другой, мир образован рядом концентрических окружностей, которые по мере проникновения внутрь неуклонно расширяются. Чем дальше продвигаешься – тем больше они становятся. Периметр каждой из окружностей заключает в себе все больший мир, и, наконец, в центральной точке находится мир, который бесконечен. Или, по крайней мере, очень и очень велик. – Доктор Брамбл снова выпил воды. Как обычно, стоило только ему пуститься в рассуждения, мысли разбегались в разные стороны; предельную ясность
4
Воронкообразный (лат.).
Вокруг внутреннего периметра той окружности, которая является нашим обыденным миром, имеется много, очень много путей – назовем их дверьми, – через которые мы можем проникнуть в следующий, меньший, а на самом деле больший круг их мира. Жители этого другого мира являются в образе призрачных птиц или трепещущего пламени свечи. Таков наиболее частый опыт встреч с ними: пока что нам если и удавалось куда-то проникнуть, то только через первый периметр. Следующие окружности меньше, и дверей туда намного меньше; оттого намного ниже и вероятность того, что кто-нибудь случайно туда попадет. Тамошние жители предстают в обличье чудесных детей или Малого Народца – и, соответственно, их не так часто удается увидеть. И так далее: обширные внутренние круги, где жители обретают свой подлинный рост, настолько мизерны, что мы, сами того не подозревая, постоянно, в сутолоке будней, переступаем через них и никогда туда не попадаем, хотя в прежние героические века, случалось, оказаться там бывало куда проще: отсюда берут начало и многочисленные повести о свершенных там деяниях. И наконец, безмернейшая окружность – центральная точка, средоточие бесконечности – Волшебное Царство, леди и джентльмены, где герои одолевают в седле бескрайние пространства и переплывают безбрежные морские просторы, где нет предела возможностям, – увы, эта окружность настолько мала, что вообще не имеет дверей.
Доктор обессиленно опустился на стул, зажав в зубах погасшую трубку.
– Прежде чем я перейду к конкретным примерам и иллюстрациям математического и топографического свойства, – он легонько похлопал по беспорядочной кипе бумаг и стопке книг с пометками, – вам необходимо уяснить, что есть отдельные индивиды, которым дарована способность по собственной воле, или не совсем, проникать в те самые малые миры, о которых я только что говорил. Если вам требуется непосредственное, из первых рук, доказательство изложенных мной постулатов, то моя дочь – мисс Вайолет Брамбл…
Слушатели, разом забормотав (разве не для этого они сюда пришли?), повернулись в ту сторону, где только что сидела Вайолет, освещенная лампой под красным козырьком.
Девушка исчезла.
Вайолет нашел Дринкуотер: она сидела, сгорбившись, на площадке лестницы, которая вела из помещения Общества в юридическую контору, располагавшуюся этажом выше. При виде Джона она даже не шелохнулась, а только окинула его испытующим взором. Когда он потянулся, чтобы зажечь газ у нее над головой, она тронула его за голень:
– Не надо.
– Вы больны?
– Нет.
– Чем-то напуганы?
Вайолет не ответила. Он сел рядом с ней и взял ее за руку.
– Слушай, деточка, – начал он отеческим тоном, но тут же ощутил сильное волнение, как будто от ее руки по нему прошел электрический разряд. – Тебя не хотят обидеть, тебе не будут досаждать…
– Я не цирковое представление, – медленно проговорила она.
– Конечно нет.
Сколько же ей лет, сколько ей приходится жить вот так – пятнадцать, шестнадцать? Придвинувшись к ней ближе, Джон заметил, что она тихо плачет: крупные слезы катились из ее огромных, бездонных глаз, дрожали на длинных ресницах и горячими каплями падали на щеки.
– Мне его так жаль. Он ненавидит себя за то, что так со мной поступает, но выхода нет. Это оттого, что мы в отчаянном положении. – Вайолет произнесла это так просто, как сказала бы: «оттого что мы англичане». Она не выпустила руку Джона, возможно даже не замечая этого.
– Позволь мне тебе помочь.
Эти слова вырвались у Джона нечаянно. Выбор лежал за пределами его воли: два года тщетной борьбы, которые разделяли тот вечер, когда он впервые увидел ее на яблоне, и вечер нынешний, казалось, превратились в пылинку, унесенную прочь. Он должен защитить ее – забрать отсюда туда, где она будет в безопасности, туда, где… Вайолет не сказала больше ни слова, и Джон тоже ничего не в силах был вымолвить: он знал, что его прочно возведенная и хорошо оборудованная на протяжении сорока лет жизнь не выдержала натиска внутренней неудовлетворенности; он чувствовал, как оседает и рассыпается фундамент, как по стенам идут гигантские трещины; он почти слышал шум, с которым рушилось все здание. Он осушил горячие соленые слезы на щеках Вайолет поцелуями.