Маленький, большой, или Парламент фейри
Шрифт:
– Занятно! – воскликнула она, обогнув угол дома. – Очень, очень занятно.
Мрачновато-серая каменная кладка сменилась веселой кирпичной, с завлекательными для глаза оттенками красного и коричневого. Повсюду виднелись декоративные эмалевые диски; двери и оконные рамы сверкали белой краской. Готическая тяжеловесность, удлиненная, вытянутая, заостренная, сходила на нет; ее сменял смелый изгиб высоких крыш, потешные дымоходы, массивные никчемные башни, растянутые кривые поверхности, выполненные из кирпича. Казалось, будто – и в этот миг на небе опять засияло солнце, залив светом кирпичную кладку и подмигнув Вайолет, –
– Что это? – спросила Вайолет, когда Джон подошел к ней с заложенными за спину руками. – Вот это и есть много домов, правда?
– Да, много домов, – подтвердил он, улыбаясь. – И каждый для вас.
Сквозь нелепые арки дворика Вайолет увидела плечо отца. Он все так же сидел, удобно устроившись в плетеном кресле, все так же смотрел сквозь заросли глицинии и, вероятно, созерцал дорожку со сфинксами, по обеим сторонам которой стояли ливанские кедры. Отсюда, издали, он походил на лысого монаха, задремавшего в монастырском саду. Вайолет рассмеялась. Ты будешь скитаться и жить во многих домах. «Во многих домах!» Она взяла Джона Дринкуотера за руку и чуть ее не поцеловала. Продолжая смеяться, она заглянула ему в лицо, которое выражало радостное удивление.
– Замечательная шутка! – воскликнула она. – И не одна! А внутри так же много домов?
– В каком-то смысле – да…
– О, покажите мне!
Вайолет потащила Джона к белой двери в виде арки, медные петли которой формой напоминали изящные готические буквы «е». В неожиданной полутьме небольшого, расписанного красками вестибюля она в порыве благодарности поднесла большую руку Джона к своим губам.
За вестибюлем открывалась длинная анфилада залов с дверными проемами, арочными и прямоугольными, испещренная полосками света, который проникал сквозь невидимые окна.
– Как вы здесь не заблудитесь? – стоя на пороге, спросила Вайолет.
– Случается, – сознался Джон. – Я доказал, что в каждой комнате должно быть более двух дверей, но так и не смог доказать, что достаточно только трех.
Он ждал у входа, не желая ее торопить.
– Возможно, – заметила Вайолет, – когда-нибудь вы над этим задумаетесь и вообще не найдете выхода.
Шаря руками по стенке, медленно, словно слепая (а на самом деле дивясь и восхищаясь), Вайолет Брамбл ступила в тыкву-долбленку, которую Джон Дринкуотер ради нее превратил в золотой экипаж.
Вайолет проснулась в большой незнакомой спальне оттого, что на нее давил холодный лунный свет и кто-то звал ее по имени. Затаив дыхание, она долго ждала на высокой кровати, что ее снова тихонько окликнут, но не дождалась. Тогда она выскользнула из-под легкого покрывала и, спустившись с кровати, пробежала босиком к окну. Когда она открывала створки, ей вновь почудилось, будто ее кто-то зовет.
Вайолет?
Сквозь распахнутое окно в комнату ворвались летние запахи и множество шелестов и шуршаний: они мешали ей различить голос – если это был голос, который ее окликнул, – если окликнул. Вайолет вытащила из пароходного кофра свой просторный плащ и проворно, на цыпочках, выбежала из комнаты. Полы ее длинного белого плаща из набивного ситца
– Вайолет?
Это был всего лишь отец: наверное, он пробормотал ее имя во сне, когда она проходила мимо его двери, и Вайолет не отозвалась.
Осторожно прокрадываясь босиком вниз по лестнице, она не сразу нашла дорогу к выходу: полы и ступени здесь не были застланы ковровыми дорожками, и ноги у нее окоченели. Когда же наконец Вайолет обнаружила дверь с окнами по обеим сторонам, через которые просачивалась ночь, она вдруг осознала, что понятия не имеет, где окажется дальше. Но какое это имело значение?
Вокруг простирался величественный, безмолвный сад. Сфинксы наблюдали за ней, когда она шла мимо: их одинаковые лица в текучем свете луны казались живыми. С берега пруда для разведения рыбы подала голос лягушка: на имя «Вайолет» это не походило. Вайолет продолжила свой путь по призрачному мостику через рощицу тополей с шапками листвы, похожей на вставшие дыбом волосы. Дальше расстилалось поле, пересеченное подобием живой изгороди из кустарника, молодых шелестевших деревьев и груды камней для начатой каменной стены. Вайолет шла и шла, сама не зная куда и чувствуя (то же самое спустя годы почувствует и Смоки Барнабл), что, возможно, она вовсе и не покинула Эджвуд, а просто попала в какой-то новый, ведущий наружу иллюзорный коридор.
Путь показался ей долгим. Обитатели живой изгороди – кролики, горностаи, ежи (а водятся ли здесь эти существа?) – молчали: то ли не обладали голосом, то ли притихли нарочно, Вайолет не знала. От росы ее босые ноги сначала застыли, потом онемели. Она натянула плащ на голову, хотя погода стояла мягкая, но от света луны ее как будто знобило.
Вайолет не знала, какой ступила ногой и когда, однако местность вокруг стала казаться ей знакомой. Она посмотрела на луну и по ее улыбке поняла, что очутилась где-то, где никогда прежде не была, но знала, что это где-то – где-то еще. Заросший осокой и усеянный цветами, словно звездами, луг переходил в холмик, на котором высился дуб, в тесном неразлучном объятии с терновником. Сердце у Вайолет забилось, а ноги сами понесли ее вперед: она знала, что тропинка, огибавшая холм, приведет ее к домику, пристроенному по ту сторону.
– Вайолет?
Из круглого окошка сочился свет лампы, а над круглой дверью была прибита медная голова, в зубах которой торчал дверной молоток. Но стучать было незачем: дверь распахнулась, как только она подошла.
– Миссис Андерхилл, – сказала Вайолет, дрожа от муки и радости вместе, – почему вы не сказали мне, что оно будет вот так?
– Входи, дитя, и ни о чем не спрашивай; если бы я знала больше, я бы тебе сказала.
– Я думала… – начала Вайолет и умолкла: на мгновение у нее перехватило дыхание.
Она не могла сказать, что думала раньше; думала, что никогда не увидит ее снова, никогда не увидит никого из них – ни единой фигурки в полумраке сада, ни одного личика, тайком прильнувшего к цветку жимолости. Корни дуба и терновника, которые и были домом миссис Андерхилл, освещались ее крошечной лампой; и когда Вайолет подняла к ним глаза и сделала длинный прерывистый вдох, чтобы удержаться от слез, она ощутила темный запах земли, от них исходивший.
– Но как же… – едва выговорила она.