Маленький дракон с актерского факультета
Шрифт:
– Что на этот раз?
– Три поцелуя.
– Разохотился!
– вздохнула Катя.
– Ладно, я согласна. Но только после того, как ладанка в моих руках окажется.
– Жениху веры нет!
– он закатил глаза к потолку.
– Будешь смотреть, как я манок стану ладить.
– Посмотрю. А как ты узнал, что ладанка у Степаниды?
– Много будешь знать, скоро состаришься.
Он стал вырезать, на первый взгляд, обычную свистульку, какую мальчишки режут в детстве.
– Небось, рада, что я тебя от пряников увел?
– Думаешь,
– не выдержав, похвасталась Катя.
– Институт - это село или город такой?
– Институт - такая большая изба, где молодых людей учат разным наукам, - пояснила она.
– А тебя чему учили?
Она призадумалась: как объяснить?
– Меня учили в жизнь как бы играть...
– На ярмарке?
– Необязательно на ярмарке. У нас есть избы, которые называются театрами, а в театре - площадка, вроде помоста, его сценой называют. А в зале сидят зрители. Актеры им рассказывают разные истории. В лицах. Вот, к примеру, какую сказку ты знаешь?
Егор на мгновение задумался.
– О царе и трех сыновьях. Как они себе невест искали. Стрелы пускали в разные стороны.
– На сцене олного артиста нарядили бы королем. Еще трое артистов говорили бы за его сыновей...
Он слышал её, даже рот приоткрыв от удивления.
– И артисты все-все изображают?
– Все.
– И целуются? И спят как муж с женой?
Катя смутилась.
– зачем же спать? Зрители ведь и так могут догадаться. На сцене ведь есть такой огромный кусок материи занавес. Когда артисты как бы уходят куда-то, занавес закрывается. И зрители понимают, куда пошли герои... Непонятно я объясняю?
– Чего ж тут не понять!
– буркнул Егор.
– На сцене живут не обычной жизнью, - продолжала Катя, - а как бы живут. Еда ненастоящая, бутафорская. Оружие тоже. Не будут же артисты между собой по-настоящему драться.
– Тогда это неинтресено, - разочарованно проговорил Егор, опять склоняясь над тем, что он называл манком.
– Не скажи, многие люди с удовольствим идут в театр. Некоторые артисты так хорошо играют, - зрители забывают, что это игра.
– А ты не могла бы мне что-нибудь рассказать? Как будто на своей сцене.
Девушка задумалась - что для него представить? Может, монолог Снегурочки из пьесы Островского, тот, что она исполняла ещё в школьном спектакло?
– Кругом меня все любят, все счастливы
И радостны; а я одна тоскую;
Завидно мне чужое счастье, мама,
Хочу любить, а слов любви не знаю...
Она так увлеклась, что стала говорить слова и за Весну, и за Снегурочку, а когда замолчала, услышала, что юноша повторяет как бы про себя:
– Пусть гибну я, любви одно мгновенье дороже мне годов тоски и слез... Как хорошо ты это сказала!
– Это сказал Островский, тот, кто пьесу написал.
Он поднес к губам манок. Никакой мелодии Катя
– Бери свое сокровище. А насчет поцелуев... я пошутил. Если ты не хочешь...
Она обхватила руками его голову и запечатлела на губах самый страстный поцелуй, на который только была способна.
Глава тридцать первая
Когда враг колеблеься, никогда
не позволяй ему собраться с мыс
лями или с силами.
– Егор, а ты грамотный?
– как бы между прочим спросила молодого колдуна Катя.
Тот её вопросу обиделся и нехотя буркнул:
– Гоамотный.
– Ты ходил в шклу?
– Никуда я не ходил. От нас не то, что до шоклы, до любого жилья - не меньше тридцати верст. Меня Аксинья учила.
– Она занималась с вами со всеми?
– Как же, заставишь этих лежебок! Остальные братья отказались. Даже её любимый Дементий. Прости, сказал, но у меня от твоих премудростей не то, что голова, волосы начинают болеть.
– И долго ты учился?
– Почитай, месяц.
– Месяц?
– поразилась Катя.
– Но чему можно научиться за месяц?
– Ежели учить колдовством, думаю, всему. Она мне в голову вкладывала словно некие клубочки с науками, я лишь должен был потянуть за ниточку, как в голове все укладывалась... Чему она не успела меня научить, так это красиво говорить. Вот и тебе объясняю, а у самого язык будто за зубы заплетается... Но и я так ей благодарен, если бы не она, я бы темный был, как Степан.
– Но Степанида-то его все равно любит. Или нет?
– Ясное дело, любит. Дуракам завсегда счастье.
Это прозвучало у него так грустно, что Катя растерялась. Она не подозревала, а если точнее, не задумывалась о серьезности его чувств. И не именно к ней, а вообще к жизни. Она сказала ему, скорее провоцируя:
– Но ведь у тебя, вроде, тоже... невеста есть.
– Невеста... без места! Не в упрек тебе, Катря, но что это за невеста, которая спит и видит, как бы ей от жениха удрать.
Она разозлилась.
– Не знаю, как у вас, а у нас говорят: насильно мил не будешь. Дали нам возможность выбирать из вас пятерых и решили, что это и есть свобода? А если я не хочу выходить замуж ни за кого из вас?
– Зачем же тогда целовала? Егорушкой называла?
– Военная хитрость.
– Я бы сказал по-другому.
– Я бы! Ты бы! Что твои братья говорили: скажите спасибо, что сетью ловили, Егор бы капкан поставил.
– Да я же шутил!
– закричал Егор.
– Кто виноват, что они шуток не понимают! Говорю:"А, может, капкан поставим:" Не поняли. "Ты что, капкан! Ноги изуродуешь, зачем нам жены хромые!"